Такого Шейбе-младший не смог простить. Из чувства мести он неоднократно выступал в печати с язвительной критикой. Правда, последняя скорее принесла сочувствие и симпатии «объекту», чем опорочила его имя. Бах же, заботившийся о чистоте своей музыкальной репутации, огорчался из-за нападок, даже просил друзей написать опровержение насчет невежества, в котором его обвинил Шейбе. Опровержение было написано, но весьма коряво, и не принесло Баху никакого удовлетворения. На всю семью Шейбе он сильно обиделся, что не помешало ему продолжать ставить высокие оценки органам, изготовленным Шейбе-старшим.

На самом деле Иоганн Себастьян имел значительный общекультурный уровень и ни в чем не уступал другим известным музыкантам своего времени. Он прекрасно знал латынь, иначе бы не взялся преподавать ее школьникам в Лейпциге. Правда, ему позволили нанять помощника, делавшего эту работу за него, и латынь на самом деле преподавал за 50 талеров в год учитель по фамилии Пецольд. Но, соглашаясь, Бах все же рассчитывал только на себя.

Так же активно Иоганн Себастьян пользовался французским языком — многие его посвящения подписаны по-французски и весьма грамотно. Видимо, немного понимал итальянский. Проявлял интерес к риторике, что неудивительно. Ведь весь музыкальный язык эпохи барокко, как мы помним, состоял из «риторических фигур». В его довольно большой домашней библиотеке помимо музыкально-теоретических трудов находились книги по богословию, математике и истории, в частности «Иудейские древности» Иосифа Флавия.

Образованность Баха также легко читается, если проанализировать круг его общения, который создался в Веймаре. Это филолог и конректор веймарской гимназии Иоганн Маттиас Геснер (1691–1761), придворный проповедник и поэт Соломон Франк (1659–1725) и близкий друг Баха, дальний его родственник по материнской линии Иоганн Готфрид Вальтер (1684–1748), автор фундаментального справочника «Музыкальный лексикон, или Музыкальная библиотека», вышедшего в 1732 году. Его труд стал первой настоящей музыкальной энциклопедией в Германии, не потерявшей актуальности до наших дней. Все эти люди высоко ценили Баха как интеллектуального собеседника.

На его блестящие интеллектуальные способности указывает и факт досрочного окончания гимназии в Ордруфе. Скорее всего, в юности композитор мечтал об университете, но найти средства для обучения сироте надеяться не приходилось.

Легенда же о «невежестве», позволившая Шейбе изливать яд, возникла из-за показного безразличия Баха к рассуждениям музыкальных теоретиков. Тогда их было очень много. Считалось, что музыкальное искусство находится в упадке (забавно, как бы они оценили его современное состояние!). Музыковедческие умы эпохи барокко видели спасение в соблюдении эстетических принципов рационализма. Особенной популярностью пользовался одно время метод улучшения музыки через строгий подбор чисел, определяющих интервалы.

Бах относился к подобным «научным достижениям» с глубочайшим отвращением, несмотря на то что его собственная музыка математически совершенна. Вряд ли это получалось само собой, особенно если вспомнить наличие книг по математике в домашней библиотеке композитора. Он слишком много сил отдал практике, переписывая и анализируя сотни партитурных страниц различных авторов, и хорошо видел профессиональную несостоятельность многих болтунов и игроков в бисер.

Самым важным поводом к нападкам, конечно же, стал характер Баха. Нельзя назвать Иоганна Себастьяна человеком, начисто лишенным дипломатичности. Но эта самая дипломатичность проявлялась у него по-тевтонски тяжеловесно. Иногда он мог ненавязчиво потребовать повышения оклада в одном городе, выиграв не очень-то нужный конкурс на замещение вакантного места в другом. Но такое поведение в целом для Баха нехарактерно. Чаще всего при малейшем посягательстве на музыкальное совершенство композитор шел на конфликт, становясь крайне неприятным. Возможно, в нем начинали действовать гороскопические Бык и Овен. Но скорее — маниакальное чувство прекрасного.

Абсолютно несветский, упрямый и не переносящий лжи, он приехал в Веймар, чтобы приступить к придворной службе, сплошь состоящей из условностей.

И вот она, следующая ступень. Бах становится придворным органистом царствующего герцога Веймарского. Знакомство с городом композитору не требуется. Как мы помним, пять лет назад перед Арнштадтом Бах уже работал в Веймаре у Иоганна Эрнста, брата царствующего герцога. Он играл в его капелле в Красном замке — так называлась герцогская резиденция. Службой тогда юноша не особенно дорожил, мечтая о месте органиста. Тем не менее ему удалось произвести хорошее впечатление на коллег, которое спустя несколько лет весьма пригодилось.

Неизвестно доподлинно, кто именно вызвал Баха из Мюльхаузена поиграть царствующему герцогу Веймарскому, в результате чего и состоялся переезд в Веймар. Возможно, это был уже упомянутый родственник Иоганн Готфрид Вальтер. Он как раз устроился к герцогу незадолго до Себастьяна. Или кто-то другой. Главное — переехав в Веймар, Бах почувствовал удовлетворение. Он смог перейти на «следующий уровень».

Может возникнуть вопрос: о каком качественно новом этапе в судьбе композитора может идти речь? Разве так уж велика разница между «Красным замком» и «двором» для музыканта, в общем-то далекого от политики?

Разница весьма существенна. Пять лет назад молодого Себастьяна взяли на службу в качестве исполнителя — камермузикуса. И хотя в списках Бах числился не рядовым скрипачом, а концертмейстером, вряд ли он мог рассчитывать на серьезную композиторскую реализацию.

В то время понятие «свободный художник» еще не существовало. Первым из композиторов попытался пуститься в вольное плавание Моцарт, и его попытку нельзя назвать особенно удачной в материальном смысле. Поколением раньше, во времена Иоганна Себастьяна, такое никому и не пришло бы в голову. Музыкант мог работать, только вписавшись в структуру власти — церковной или светской. Между двумя властями не всегда царило полное понимание, а в Германии наблюдалась еще более сложная картина. Как мы помним, некоторые немецкие города носили статус «вольных» или «имперских», имея органы самоуправления или подчиняясь напрямую императору, в обход феодала. Получалось почти троевластие, и музыканты вынуждены были искусно лавировать, чтобы не только заработать на жизнь, но и заслужить имя в своем цехе, а также раскрыть талант наилучшим образом.

Существовала музыкантская табель о рангах. Она представляла собой четыре вида «городского» музыканта и два — «придворного». Низшей ступенью во времена Баха стали «трубачи» — те самые, которые когда-то гордо трубили с башен и городских стен, возвещая новости и отмеряя время. В течение Тридцатилетней войны многие башни обрушились, да и механические часы давно стали обычным делом. «Трубачи» опустились до похорон и свадеб, а также игры в кабаках, причем под тем же наименованием теперь встречались флейтисты и даже скрипачи.

Повыше стояли церковные органисты — личности довольно бесправные и незащищенные от воспитательных актов со стороны консистории, но с возможностью дальнейшего служебного роста — до кантора. Кантор исполнял обязанности органиста, но еще обучал детей в церковно-приходской школе. Он отвечал и за уровень наук, например латыни, и за духовное развитие школьников, являясь одновременно носителем идей лютеранства. Следующая, самая высшая ступень городского музыканта называлась директором. Этот музыкальный «чиновник», как правило, не довольствовался какой-либо одной церковью, а случалось — и заправлял музыкой в целом городе.