Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я вижу, вы заняты, профессор. Боюсь, это еще мягко сказано! Спасибо, что согласились встретиться.
— Рада вам помочь. — Она кивнула на свободный стул. — Никогда не видела Лос-Анджелес таким взбудораженным со времен… ну, не знаю — Родни Кинга.[9]Ужасная история. — Она торопливо вскинула руку и добавила: — Впрочем, теперь совсем другое дело. В любом случае для меня ваша просьба не совсем обычна. Я больше специализируюсь по коротким рассказам и эссе. Детективами почти не интересуюсь. Правда, я читаю Уолтера Мозли, но он скорее социолог, чем писатель.
— Мне пригодится любая помощь. — Я протянул ей копии писем Мэри Смит. — Не хочу повторяться, но будет лучше, если разговор останется между нами.
Визит в университет, как и все это расследование, был целиком моей инициативой. Никакого официального разрешения на демонстрацию писем — ни ей, ни кому бы то ни было иному — я не получал.
Профессор налила мне чашечку кофе из старого кофейника, и я подождал, пока она прочитает письма.
Кабинет Деборы Пападакис был, вероятно, одним из самых старых помещений университета. Он выходил во внутренний дворик и сад скульптур, где студенты отдыхали и делали свои задания, наслаждаясь чудесным калифорнийским солнцем. В других комнатах окна смотрели в основном на улицу. Массивный сосновый стол, диплом премии О'Генри, висевший в рамке на стене, — все это производило впечатление основательности и большого опыта.
Во время чтения профессор пару раз издала негромкое «хм». Наконец она подняла голову и взглянула на меня. Ее лицо побледнело.
— Ну что ж, — произнесла она, глубоко вздохнув. — Первые впечатления очень важны, так что начнем с них.
Я встал, а Пападакис взяла красный карандаш и стала подчеркивать фразы в распечатке.
— Видите здесь? И вот тут? Очень энергичные вступления. Вроде «Это я тебя убила» или «Я видела, как вы ужинали вчера вечером». Они сразу привлекают внимание, по крайней мере таково намерение автора.
— Что это может означать?
У меня имелись собственные гипотезы, но я пришел за мнением профессора. Пападакис покачала головой:
— Звучит эмоционально и немного нарочито. Писавший это человек тщательно выбирал слова. Здесь явно не поток сознания.
— Что еще можно заключить по письмам? Ваше мнение для меня очень ценно, профессор Пападакис.
— Я бы сказала, что автор отстраняется от собственных поступков.
Профессор взглянула на меня, будто ожидая одобрения. Я сомневался, что подобная неуверенность вообще была в ее характере. Во всем остальном она выглядела вполне твердой и даже приземленной женщиной.
— Не считая, может, тех случаев, когда он упоминает о детях.
— Продолжайте, — произнес я. — Меня интересуют дети. Что вы об этом думаете?
— Когда Мэри Смит описывает свои действия, это выглядит декларативно. Много коротких фраз, иногда просто скороговорка. Вероятно, она специально выбрала такой стиль, но скорее всего дело в бессознательной уклончивости. Я часто сталкиваюсь с проблемой, когда писатель боится собственного материала. Будь на ее месте моя студентка, я посоветовала бы ей позволить тексту быть более шероховатым. — Профессор пожала плечами. — Впрочем, я не психолог.
— А по-моему, у вас неплохо получается, — возразил я. — Звучит впечатляюще. Кое-что становится понятно.
Пападакис отмахнулась от моего комплимента.
— Я могу еще чем-либо помочь? Вы меня заинтересовали. Я просто заворожена. Нездоровое любопытство — так это называется?
Я заметил, что она заколебалась, будто хотела что-то добавить, но передумала.
— Прошу вас, не останавливайтесь, — произнес я. — Устроим «мозговую атаку». Мне сгодится любая мысль. Все, что придет вам в голову.
Профессор бросила карандаш на стол.
— Вопрос в том, кого мы ищем — человека или персонаж? Иными словами, является ли та отстраненность, о которой я говорила, характерной чертой автора, или он тщательно продумывает ее, так же как фразы в своих письмах? Трудно сказать наверняка. По-моему, это самая большая загадка.
То же самое я говорил себе все последние дни. Если профессор не ответила на мои вопросы, то хотя бы подтвердила, что я двигаюсь в правильном направлении.
Пападакис вдруг нервно рассмеялась:
— Надеюсь, вы не станете строить свое расследование на моих догадках? Будет ужасно, если я только зря собью вас с толку. Слишком большая ответственность.
— Не волнуйтесь, — успокоил я. — Мы учитываем множество разных факторов. Но вы правы — это очень трудная загадка. И для психолога, и для аналитика, и для литератора.
— Наверное, тяжело ездить по городу, собирая крохи информации? На вашем месте я бы чувствовала себя кошмарно.
— Разговоры вроде нашего — самая легкая часть моей работы, — заверил я ее.
То, что предстояло мне дальше, было гораздо хуже.
Вооруженная охрана остановила меня у ворот особняка Лавенстайн-Белл в Бель-Эйр, одном из районов Беверли-Хиллз. Два копа, стоявшие в конце аллеи, тщательно проверили мое удостоверение. Наконец меня впустили в большой дом, расположенный на той же извилистой улочке, что и отель «Бель-Эйр», — одно из самых спокойных и тихих местечек, в которых я когда-либо бывал.
На звонок ответил сам Майкл Белл. Здание было почти насквозь прозрачным, и я видел, как он приближался к двери. Походка у него была медленной и тяжелой.
Встреча с членами семьи, пережившей недавнее убийство, — всегда сложная дилемма. Вы хотите получить от них как можно больше информации, а они упорно избегают говорить о происшедшем. Мне так и не удалось найти подходящего решения данной проблемы — то же самое относилось и к человеку, стоявшему передо мной в дверях.
Мистер Белл мало напоминал типичного жителя Беверли-Хиллз. С пышной светлой бородой, в выцветших джинсах, клетчатой рубашке и сандалиях на босу ногу, он гораздо больше смахивал на какого-нибудь лесоруба или на бывшего участника скандальной группы вроде «Нирваны» и «Перлджэм». Только окружавшая нас ультрасовременная обстановка рассеивала это впечатление. Из материалов следствия я знал, что Белл и его жена купили особняк несколько лет назад.
Майкл Белл двигался и говорил как человек, оглушенный горем, однако вежливо пригласил меня войти.
— Может, что-нибудь выпьете? — спросил хозяин дома. — Кажется, у нас есть чай со льдом. Хотите, агент Кросс?
— Нет, спасибо, — ответил я.
Стоявшая рядом домохозяйка или няня средних лет была, очевидно, той самой Лупе Сан Ремо, которая нашла тело в бассейне.