Сам Гувер напишет позже, что влияние коммунистической партии на жизнь в Америке «практически отсутствовало»[98]в начале 1920-х годов. Но в то время он говорил совсем другое.

Гувер и его отдел общей разведки постоянно предостерегали о жестокой (насильственной) коммунистической революции; Догерти говорил президенту, что стране угрожает гражданская война[99]. Десять дней спустя после арестов в Бриджмене министр юстиции потребовал в федеральном суде и получил судебную санкцию, запрещающую бастующим железнодорожникам, протестующим против урезания заработной платы правительством, предпринимать какие-либо действия в поддержку своих требований. Этот запрет был более широкомасштабный, чем какой-либо другой в истории американского рабочего класса. По сути он предписывал 400 тысячам рабочим, имеющим законные жалобы, сидеть и помалкивать. Члены кабинета Хардинга осудили это решение как незаконное и неразумное.

Но Догерти и Гувер повышали накал борьбы[100]: они разослали десятки специальных агентов по всей стране собирать доказательства того, что лидеры рабочего движения строят заговор с целью нарушить этот запрет. Агенты полагались на осведомителей, которые проникали в ряды бастующих. Ежедневные донесения рекой текли в отдел общей разведки от агентов Бюро изо всех уголков страны, подогревая страх того, что забастовка — организованная война против правительства. Федеральные маршалы и местные полицейские при поддержке частных детективов, работавших на железных дорогах, предъявили рабочим и организаторам 17 тысяч обвинений в преступлениях, подходивших под этот судебный запрет.

Через несколько недель министр юстиции прекратил забастовку железнодорожников. Но бремя власти вскоре начало ломать его.

Догерти свалился физически и психологически в декабре 1922 го да. Он перенес нервный срыв с галлюцинациями. Ему показалось, что он чувствует запах отравляющего газа, исходящий из цветочного горшка, украшавшего сцену в тот момент, когда он выступал с речью. Прикованный к постели, он начал везде видеть советских шпионов — даже в конгрессе.

«Самый грандиозный заговор»

Бюро расследований было создано как орудие закона. Оно начало превращаться в незаконное оружие политической войны.

Ко времени созыва конгресса в марте 1923 года Догерти и Бернс вели политическую слежку за сенаторами, в которых министр юстиции видел угрозу Америке. Агенты Бюро врывались в их кабинеты и дома, перехватывали их почту и прослушивали телефоны точно так же, как они проделывали это в отношении членов коммунистической партии. Единственным логическим обоснованием этого было политическое движение в сенате за дипломатическое признание Америкой Советской России.

Если такое признание состоится, тогда в Соединенных Штатах появятся советские посольства и дипломаты. Если будут дипломаты, будут и шпионы. Бюро шпионило за сенатором Уильямом Э. Борахом из Айдахо — председателем Комитета по международным отношениям. Догерти считал, что сенатор «играл на руку радикалам»[101], поддерживая признание Советской России Америкой. Бюро шпионило за обоими сенаторами от Монтаны — Томасом Дж. Уолшем, членом Судебного комитета, который пытался задавать Гуверу вопросы об облавах на «красных», и недавно избранным Бертоном К. Уилером, который через две недели после приведения к присяге при вступлении в должность отправился в ознакомительную поездку в Москву. На Уилера — бывшего прокурора США в Монтане в Бюро уже было заведено досье; он защищал издателя радикальной газеты по имени Билл Данн, который был избран в законодательный орган штата Монтана после того, как суды штата не признали его виновным по обвинениям в подстрекательстве к мятежу. В Вашингтоне по крайней мере еще два сенатора и два других члена палаты представителей, которые критиковали президента и министра юстиции, стали объектами политического расследования со стороны Бюро.

Поездка сенатора Уилера в апреле 1923 года в Россию наполовину убедила его в том, что из хаоса и террора революции могут возникнуть капитализм и свобода вероисповедания. По возвращении в Соединенные Штаты сенатор сказал, что он будет поддерживать дипломатическое признание Советской России. Министр юстиции пришел в ярость.

«В его голове росло представление обо мне как о большевике»[102], — рассказывал Уилер. Догерти осудил Уилера сначала в частном порядке, а затем публично как «коммунистического лидера в сенате»[103]и назвал его «не более демократом, чем Сталин — его товарищ в Москве», а также «частью плана захвата — обманом и злым умыслом — стольких членов сената, сколько будет возможно, и распространения в Вашингтоне и «курилках» конгресса ядовитого газа, такого же смертельного, что и газ, который подрывал силы и уничтожал храбрых солдат в последней войне».

Собственная роль Гувера в политической борьбе против признания России была более незаметна. Он осторожно снабжал документами из досье Бюро надежных политиков и неофициально финансировал борцов с коммунистами. Он помог бывшему репортеру Ассошиэйтед Пресс Ричарду Уитни в написании ряда подстрекающих статей, которые позднее были собраны в книгу «Красные в Америке», где Уитни публично выражал свою признательность Гуверу за его личную помощь. Уитни доказывал, что советские агенты обладают всепроникающим влиянием в институтах американского общества; они проникли во все уголки жизни Америки. Он назвал собрание в Бриджмене ключевым моментом в «самом грандиозном заговоре против Соединенных Штатов в их истории»[104]. Он посмотрел немые голливудские фильмы и назвал Чарли Чаплина тайным коммунистом. Он обвинил свою альма-матер — Гарвард в укрывательстве сочувствующих коммунистам, вроде Феликса Франкфуртера. Он предостерегал, что политические агенты Коминтерна в Америке возглавляют движение сената за признание Советской России.