— Ой, простите, а вы не Стана, артистка? Я вас сразу узнал! Я же видел вашу фотку на обложке последнего «Glas»ʼa!

— Точно. Это я, — отвечает Стана, польщенная тем, что ее узнали. — Я актриса, ты прав, и еще я тебе скажу, хотя, конечно, не хотелось бы этим помешать твоим планам, что меня ждет мировая слава.

Мгновение спустя револьвер уже в руках у Станы. То ли она сама его взяла, то ли парень по собственной воле протянул, — как бы там ни было, лишившись оружия, он здорово сдает, начинает реветь, икать, и сопли текут из его носа. Клеопатра великодушно делится с ним бумажным платочком, а Стана, обрадованная тем, что у нее нашелся поклонник, принимается рассказывать о своем актерском дебюте у Лелуша; о встрече с Кустурицей, который не захотел ее снимать из-за французского акцента, а во Франции, наоборот, вот просто ни одной роли не дают из-за ее раскатистого «р»; о том, как приходится скандалить с Жан-Жаком Ле Во, ему, понимаешь ли, пришлось заложить дом, чтобы закончить картину, но он ей по сей день не заплатил, и что ей теперь делать, спрашивает она шофера-самоубийцу, что ей делать со своим акцентом и с этими бабками, которых она так в глаза и не видела… Она рассказывает так убедительно, она так трогательно спрашивает шофера-самоубийцу, что же ей теперь делать, что же ей делать со своим акцентом и с этими бабками которых она так в глаза и не видела… что тот доставив нас в нужное место, решает денег не брать, да какие между нами счеты, нет-нет-нет, не настаивайте, вы меня обидите, и раз уж мы спасли его от самоубийства, мы теперь его друзья не на жизнь, а на смерть, drugi, он протягивает нам визитку с телефоном компании, в которой работает, если он нам нужен — никаких проблем, отвезет куда захотим, конечно же, даром, не сомневайтесь, и Стана во время этого монолога успевает даже с нескрываемым удовольствием дать ему автограф…

Все дальнейшее напоминает навязчивую галлюцинацию, впрочем, чего же другого ожидать от места с названием «Психушка», в этом кафе и впрямь собираются политики, а хозяева его — китайцы, которые говорят с азиатским акцентом и подают кантонские блюда.

— Что с вами случилось? Почему так долго ехали? Все вас ждут, — говорит Снежана, увидев нашу компанию. — Давайте я вас представлю.

Какие-то люди жмут нам руки, а среди них, держу пари, вам не догадаться, министр культуры, актер кустурицевского «Андеграунда» и приятель того, с крестьянскими подкрученными усами, владельца ресторана; депутатка парламента; юноша в маленьких круглых очочках, похожий на студента, впрочем, ему оказалось под тридцать, и он уже советник Коштуницы; другой молоденький советник — на этот раз Джиндича, на нем «ролекс», а из-за пятнистой куртки цвета хаки можно подумать, будто он только что вернулся с фронта; министр промышленности; президент футбольного клуба «Црвена Звезда» и несколько преступных бизнесменов…

— Держи ухо востро, — шепчет Ален, — мы в питомнике «банды сволочей»!

Да уж, ехать сюда точно стоило: вокруг нас политики и бизнесмены при галстуках оживленно и вполне дружелюбно беседуют друг с другом, известно же, что бизнес и политику водой не разольешь, ха-ха! Вообще-то, они все смешные, ужасно симпатичные и довольно красивые ребята. В какой-то момент встречаюсь взглядом с Аленом, нет, все-таки это странно, это ни с чем несообразно, мы — среди всех этих людей — попиваем китайское пиво под портретом Мао Цзэдуна, делимся своими соображениями насчет сербского переходного периода, насчет займов, которые запаздывают, насчет Франции, от которой только и дождешься, что автобусов и мусорных машин, а сами эти машины хоть сейчас на помойку, сбывают сюда всякое барахло, нет бы прислать что посущественнее… При всем при том мы уходим с карманами, битком набитыми визитными карточками, и у нас куча новых друзей, и министр культуры обещал Стане поговорить с Кустурицей, чтобы тот не обращал внимания на ее акцент, и министр этот не забыл на прощанье помахать ручкой Francuzi, похоже, этот тип с подкрученными усами очень, очень много ему о нас наговорил о, о, «Хеди Ламарр», потрясающий фильм, нам нужны такие инвесторы, как вы, Francuzi, чтобы поднять экономику сербского кино. Ха! Ха! Ха!

Наше проникновение в СМИ, а теперь и участие в политических играх набирает обороты, и это, кажется, очень веселит Клеопатру.

— А что, если нам создать политическую партию, a, Francuzi? — предлагает она на обратном пути. — Владан мог бы ее возглавить. Забавно было бы создать партию, а?

Конечно, нам только того и надо, чтобы было забавно, мы все здесь и собрались только порезвиться вволю, поразвлечься, пожить сегодняшним днем, чтобы не спятить или не пустить пулю в лоб.

— Жить — значит всего лишь играть, играть и играть без конца, Francuzi, помните, что все мы смертны и что завтра будет хуже, чем вчера, особенно в Сербии.

Перед новеньким, с иголочки, небоскребом фирмы «Цептер», созданной сербом-миллиардером, разбогатевшим на кастрюлях, два охранника, выряженные в черные костюмы с белыми сорочками и наушники сверхстильного дизайна. Они охраняют спокойный сон хозяина, оставившего за собой громадные апартаменты площадью в триста квадратных метров на верхнем этаже, так что теперь он возвышается над всем Белградом. Сквозь стекла витрин видно, как сверкают его кастрюли.

— Прелестная витрина! — говорит Ален, прежде чем мы распрощаемся с друзьями, выйдя на тротуар.

Клеопатра сдерживает понимающий смешок, и мы расходимся по домам.

Ну ладно, а «Хеди Ламарр»… да-да, «Хеди Ламарр», скажете вы, а с ней-то как?

Отвечу: с ней-то почти никак. Ничего такого особенного не происходит. Наш мейл Джоди Фостер остался без ответа, а Большой Босс в конце недели отправился с Мирославом и бизнесменом, он же торговец оружием, в Будапешт. Зачем их туда понесло — неизвестно, но Виктор, с которым мы в ТКП за очередной серией «Mortal К», доказывает, что наверняка они поехали туда не как туристы, Ален же утверждает, что Большой Босс либо замешан в торговле оружием, либо связался с порнобизнесом.

— Скажи по совести: чем еще, по-твоему, можно заниматься в Будапеште? Для меня это совершенно очевидно, ну и чего ты тогда от меня ждешь? Что ты хочешь от меня услышать? И вообще мы сидим в такой жопе, что мне наплевать, чем они там торгуют!

Виктор принимается развивать теорию о том, что все сербы prevarent,[51] словаря под рукой у меня нет, но, насколько я понимаю, он имеет в виду, что все сербы непредсказуемы или что они всегда делают не то, чего от них ждешь.

— Проходимцы, одним словом, — заключает Ален.

Как это ни расшифруй, ничего хорошего оно не предвещает, тем более что мне сейчас пришлось вытерпеть телефонный разговор с Клотильдой Фужерон, в ходе которого она заявила, что ничего не поняла из нашего мейла, и тут же стала выяснять, какое отношение эта голливудская история с Джуди Фостер имеет к «Золотым трубам».

В общем, эта идиотка решила, что мы ее разыгрываем, нет, правда, шутка удалась, помереть со смеху можно, но я сжала челюсти так, что не расцепить, и мне все-таки удалось сохранить спокойствие, зато стоило повесить трубку, как на меня навалилась жуткая депрессуха. М-да, нечего и мечтать о том, чтобы разжиться деньгами на этом телеканале и хоть что-то выцарапать у европейских организаций. Надежды у меня все меньше. Ощущение подтверждается в субботу, 14 июля, на ежегодном приеме во французском посольстве. Ален снова предпринимает попытку вымогательства по отношению к советнику Французского культурного центра Дени Майяру. Год назад нам удалось, хорошенько поднажав, получить-таки от него конвертик из крафта с деньгами на поддержку проектов французских фильмов за рубежом, обычно такие конвертики оседают в его кармане, и бабки оттуда идут на его разнообразные и сугубо личные нужды. Правду сказать, Алену, чтобы выцарапать злосчастный конвертик пришлось в тот раз и угодничать, и чуть ли не жопу подставлять, но все же добились мы денег и вложили их в «Золотые трубы», зато теперь этот чертов пидор подло уклоняется: дескать, его дружок, бывший монтажер из ТКП, который вкалывал на «SindromaniaK», просветил его насчет Большого Босса. Ситуация, дескать, весьма деликатная, и при нынешней конъюнктуре он, дескать, никак не может поддерживать какой бы то ни было проект, осуществляемый бывшим сторонником Милошевича, даже если тот раскаялся.