Поговорив еще на денежную тему, Ганна снова вернулась к первоначальной.

– Вэйн ушел, а через час вернулся с этим письмом. – Ганна подняла бумагу, что сжимали ее пальцы. – Я имела смелость распечатать его, раз все равно, чтобы ты увидела, должна и я увидеть. Ведь так? Как-то все неоднозначно, и… Я не знаю, что и думать. В общем, читаю, а ты решай сама.

Она подняла к глазам конверт, на котором знакомым почерком было выведено: «Войновой Тисе Лазаровне». Вынув оттуда сложенный листок, развернула. И взгляд медленно, видимо, чтобы ей было удобней читать, заскользил по строчкам.

Если бы Тиса только могла, то закрыла глаза. Или еще больше – выкинула это послание в печь, чтобы никогда больше не чувствовать, как вновь сочится сукровицей обожженная душа. Выйти из видения? Но нет. Наверное, истязать себя уже входит в ее привычку. Она читала.

«Тиса,

я не прошу много, только прочти письмо!

Не беспокойся, я не собираюсь вновь тебя терзать неуместными излияниями чувств. Из лучших намерений Ганна Харитоновна уже предупредила меня, что ты более не желаешь ни видеть меня, ни тем более слышать. И что это желание оказалось настолько сильно, что подвигло тебя на дальнее путешествие. Тиса, ты же никогда ранее далеко не выезжала и никогда к этому не стремилась. Как ты решилась? И как, дракон их возьми, они могли отпустить тебя одну? Единый! Неужели я вселяю такой страх, что ты бежишь из родного дома, только чтобы в один день не застать меня на своем пороге? Тогда я тем более обязан сказать то, из-за чего приехал. Нет, не думай, я не стану снова искать оправданий своим поступкам, ибо их нет. Напротив, с тяжелым сердцем собираюсь покаяться, поскольку, оказывается, повинен и там, где с уверенностью полагал, что не запятнан. Как бы мне ни не хотелось признавать, но последнее твое обвинение – в том, что я использовал дар убеждения и приворожил тебя, – имеет под собой основание. Хоть такие случаи и единичны, но они существуют. Я мог не заметить, что влияю на тебя. Единый! Я не желал влюбить тебя в себя, Тиса! Вернее, желал, но не посредством дара и вэи. Ты можешь и дальше мне не верить, но, клянусь, это правда. Теперь ты знаешь, что была верна в своих подозрениях, неудивительно, ведь твоя светлая натура распознает тьму, в каком бы обличии она не являлась.

В утешение могу сказать, если действительно имел место приворот, то без подпитки со стороны он спадет самое большее за четыре месяца. Ты освободишься, Тиса, только надо подождать. До весны. Стоит ли говорить о том, что я искренне сожалею о случившемся. Боюсь, ты снова мне не поверишь. Одно обнадеживает, у меня также будет достаточно времени для исправления своих промахов.

В то утро расставания ты сказала, что не любила… Если это правда, я приму твое решение как данность, безропотно. И впредь никогда не стану докучать своими неразделенными чувствами. Но если ты ошиблась, Тиса, если вдруг чувства ко мне были истинными, ты поймешь это. Я буду ждать. Одно слово, одно только слово, и я прилечу. Пока же могу твердо обещать, что более не появлюсь незваным гостем на твоем пороге. Не смущу твой покой ни словом, ни делом. Злосчастный мой дар убеждения никогда больше не коснется тебя. В этом ты можешь быть абсолютно уверена. Надеюсь, эти заверения изменят твое настроение оставаться вдали от родного дома. Возвращайся, Тиса. Не лишай себя общества близких, воротись в тепло рук и сердец, что любят тебя. Я же ухожу.

Д.Н.»

Дочитав послание, Ганна снова заговорила, только слова подруги уже не долетали до сознания Тисы. Она полностью окунулась в водоворот собственных размышлений.

Теперь ее сомнения окончательно развеялись. Подозрения подтвердились: Демьян признал, что приворожил. И, слава святой Пятерке, обещал, что не будет преследовать ее и мучить дальше. Мало того, если верить письму, к весне она освободится от приворота! Довольна ли она? Да она мечтала о таком исходе. Только отчего же снова такая боль в душе? И снедающая тоска по утраченному счастью. И крамольные мысли – что будет, если затоптать гордость и по ней бежать к тому, кто способен одним лишь взглядом отогреть ее заиндевевшее сердце. Чары, будь они неладны! Навеянные чувства! Теперь можно не стыдиться и признаться в том, в чем она раньше не призналась бы и под страхом смерти. Она продолжает любить его. Навеянная любовь – опасное чужеродное чувство, рождающее запретные надежды.

Он написал, что будет ждать ее решения до весны, уверяя в серьезности своих намерений добиться ее взаимности. Но зачем? Зачем ему это? Боже! Высокородному вэйну из столицы, владельцу вэйноцеха и без пяти минут князю. Как можно поверить в то, что он уже завтра не увлечется более подходящей ему по титулу кандидатурой – не забудет ее сразу, стоит только той самой Разумовской появиться у него на горизонте? Теперь, когда он объявлен наследником титула, вряд ли красотка откажет в танце. И не только в нем. Припомнился разговор поруков, и сердце словно окатил ушат ледяной воды. Бестолковая ворона, готовая сама запрыгнуть в клетку.

– Не бойся, я не рассказала, где ты и о твоих видениях, – наконец слова Ганны стали достигать ее сознания. – Да, немного погорячилась, но ведь колдун должен был знать, что ему здесь не рады. Верно? Притом я на самом деле считаю его виноватым в твоем отъезде. Здесь меня не в чем упрекнуть. Но в чем-то этот вэйн все же прав. Мы в самом деле не должны были отпускать тебя одну так далеко. Теперь я чувствую вину. – Ганна тяжело вздохнула и покачала головой. Какое-то время она молчала. Затем еще раз вздохнула и продолжила: – Ты, наверное, думаешь сейчас об этом письме. Оно странное, правда? – Лисова запнулась на миг, в глазах ее появился блеск, свидетельствующий о том, что подруга что-то задумала. – А ты не допускаешь мысли, что вэйн в самом деле не желал тебе зла? И эта ворожба вышла у него случайно? Он не похож на легкомысленного свистуна. И любезно вызвался доставить Рича в его табор, что говорит в его пользу. Не побоялся ответственности – старик и ребенок, считай, теперь под его опекой.

«Подожди, о чем ты?» – насторожилась Тиса.

– Они уехали вместе с колдуном. Агап Фомич просил тебе передать, чтобы ты не беспокоилась. Сказал, что лучшего случая отвезти мальчугана не представится. Тем более вэйн обещал провести их своими вэйновскими тропами, что немало укоротит им дорогу.

В комнату вбежал Валек и обнял материны колени. Ганна погладила по вихрастой головке, с заботой оглядывая сына.

– К тому же колдун успел выяснить, где сейчас остановился табор. Агап Фомич говорил название города, только не помню точно. То ли Лапотня, то ли Локотня.

Ганна решила, что теперь настало время поведать о Кошкиных и других, кого Тиса знает, и с ответственностью принялась за последние новости. Зоя сетует на то, что скоро будет мало грудного молока, малыш-то здоровенький, весь в Руслана, Марика помирилась с Филиппом опять, они так и скрывают от его матери свои встречи. А у Тонечки издох бедняга-пудель, не перенеся сытой жизни, пес бросился под колеса телеги. Тиса слушала и не понимала, с чего вдруг в ней растут раздражение и досада. И, когда Ганна попрощалась, чтобы вернуться к своим делам, с облегчением сбросила видение.