В-третьих, очень важным последствием монгольского ига стала своего рода десакрализация церкви как института даже при формальном усилении значения религии и религиозности. Хотя русское общество XIV–XVI веков и не стало менее приверженным православию, можно констатировать, что церковь как институт полностью оказалась в подчинении светской власти и в значительной мере инструментализировалась. История установления на Руси патриаршества выглядит в полной мере историей создания государством дополняющего его власть института; отмена патриаршества и переход к синодальной системе лишь подтверждает этот новый статус церкви[227]. Иначе говоря, религиозная толерантность монголов и их отношение к священнослужителям на протяжении периода политического контроля над Русью трансформировалась позже в аналогичный контроль за церковью со стороны любой верховной власти — и эта тенденция прослеживается до наших дней. Такая перемена имела для дальнейшего развития страны очень большое значение, так как лишала самодержавную власть последнего оппонента, каким церковь в Западной Европе оставалась еще долгие века.

Таким образом, если подводить промежуточный итог, можно утверждать, что монгольское доминирование над Русью принесло существенные изменения социальной и политической картины: страна превратилась из разрозненных владений в централизованное государство с самодержавной властью, практически лишенной сдержек и противовесов; были ликвидированы квазидемократические вечевые институты, а дружина заменена армией, обязанной в любых ситуациях подчиняться князю и не иметь собственного мнения; Церковь стала не более чем институтом государственного управления. При этом Русь по мере ее подъема обретала основного противника на Востоке, которого следовало уничтожить; она утрачивала страх перед огромными континентальными пространствами, и, наконец, значительная часть населения начинала воспринимать участие в экспансии как условие обретения утраченной личной свободы.

Московия начала становиться серьезной силой еще тогда, когда не совсем «закатилась звезда» Византии; в 1380 г. московский князь Дмитрий нанес поражение войскам ордынского беклярбека Мамая близ слияния Непрядвы и Дона[228], однако в ответ монголы осуществили практически второе нашествие на Русь, разорив Москву, Владимир, Коломну, Рязань, а также некоторые меньшие русские города, и заставив московского князя вернуться к прежней практике вассалитета и данничества[229] (историки утверждают, что в нескольких следующих походах против своих противников хан Тохтамыш использовал войско, в значительной мере состоявшее из русских воинов, предоставленных ордынцам московским и рязанским князьями[230]). По сути, лишь внутренние раздоры и углублявшийся кризис монгольской государственности, приведший к распаду Золотой Орды в 1420–1440-х гг. на несколько независимых ханств, в числе которых были Казанское, Крымское, Астраханское и Сибирское, помимо ряда других[231], позволил Москве постепенно освободиться от зависимости и закрепить свой успех «стоянием на Угре» в 1480 г. Этот процесс предопределил дальнейший ход русской истории: после небольшой передышки Москва, долгое время бывшая вассалом Орды, но теперь ощутив себя новой метрополией, по сути попыталась собрать и объединить ордынские осколки, что и стало началом масштабного колониального эксперимента.

После того как Василий III на протяжении своего полувекового княжения сумел объединить земли северо-восточной Руси под властью Москвы, его сын Иван IV посвятил значительную часть правления войнам за собирание ордынских земель. Взятие Казани и Астрахани было лишь прелюдией к походам против Сибирского ханства (1555–1598 гг.) и Ногайской орды (1557–1577 гг.)[232], а если учесть катастрофические для Московии итоги Ливонской войны[233], можно утверждать, что на протяжении всего XVI, да и большей части XVII века Московия была успешной только в своем наступлении на восток — будучи подготовленной к освоению континентальных пространств и воодушевленная стремлением уничтожить даже остатки империи, которая правила Русью несколько столетий.

Мы вернемся к оценке колонизации низовья Волги, ногайских степей и сибирских территорий Московией в следующей главе — пока стоит лишь отметить, что результатом монгольской рецепции стало появление зауральских владений, которые Москва завоевала практически столь же стремительно, как сами монголы проследовали от мест своей первоначальной концентрации до Западной Европы. Если Чингисхану и его наследникам потребовалось около сорока лет для того, чтобы завершить объединение монгольских племен и огнем и мечом пройти от Синьцзяня до Адриатики, то русские, пусть и за втрое более долгий период, покорили пространства от Казани до Камчатки, пользуясь большинством из позаимствованных у монголов технологий освоения пространства, установив контроль над гигантскими территориями через сложную систему вассалитетов и управляя большей частью своего государства через Посольский приказ[234], нечто среднее между министерством внешних сношений и департаментом по делам колоний. В той же мере, в какой окраина православного мира в течение нескольких столетий стала его новым центром, окраина Монгольской империи менее чем за 200 лет покорила большую часть государства, под игом которого долгое время находилась. Монгольская рецепция придала Руси, оседлому обществу и европейскому государству, присущее кочевникам ощущение неуютности, вызываемое пребыванием в любых извне установленных границах. Познание гигантских пространств, которое пришло к русским в период самого жестокого внешнего доминирования, породило у формирующегося единого народа и его правителей неуемное желание безграничной экспансии. «Наложение» византийских подходов, поспособствовавших превращению Московии лишь в воображаемую империю (в тот самый «третий Рим», который обосновывался прежде всего божественной и религиозной логикой), на монгольские, открывшие путь к империи реальной, состоящей из центра и огромной расширенной периферии, породило у нового государства ощущение всемогущества, получившее вскоре вполне ожидаемое проявление.