— Я принимаю ваш подарок, сэр, и принимаю его с благодарностью, — впервые заговорила молодая креолка, непринужденно выступая вперед. — Но мне кажется… — продолжала она, указывая на мустанга и в то же время вопросительно смотря в глаза мустангеру, — мне кажется, что ваша пленница еще не укрощена? Она дрожит от страха перед неизвестным будущим. Вероятно, еще постарается сбросить узду, если она ей придется не по нраву, и что я, бедняжка, тогда буду делать?

— Правильно, Морис, — сказал майор, совсем не поняв тайного смысла этих слов и обращать к тому, кто один только и мог разгадать их значение. — Мисс Пойндекстер права. Мустанг еще совсем не объезжен — это ясно каждому. А ну-ка, любезный друг, поучите его немного!.. Леди и джентльмены! — обратился майор к окружающим. — Это стоит посмотреть, особенно тем, кто еще не видел подобного зрелища… Ну-ка, Морис, садитесь на нее и покажите нам, на что способны наездники прерий. Судя по ее виду, вам предстоит нелегкая задача.

— Вы правы, майор, задача действительно не из легких! — ответил мустангер, бросив быстрый взгляд, но не на четвероногую пленницу, а на молодую креолку.

Собрав все свои силы, чтобы не выдать себя, девушка, дрожа, отступила назад и скрылась в толпе гостей.

— Ничего, Морис, ничего! — твердил майор успокаивающим тоном. — Хоть глаза ее и горят огнем, бьюсь об заклад, что вы выбьете из нее дурь. Попытайтесь-ка!

Не принять предложения майора мустангер не мог — ему не позволила профессиональная гордость. Это был вызов его ловкости, мастерству наездника: завоевать себе признание в прериях Техаса не так-то легко. Морис выразил согласие тем, что ловко соскочил с седла и, передав поводья своей лошади Зебу Стумпу, подошел к крапчатому мустангу. Молодой охотник не стал терять время на какие-либо приготовления, он только попросил освободить место. Это было выполнено мгновенно: большая часть гостей, в том числе все дамы, вернулись на асотею.

Морис Джеральд вскочил на спину мустанга только с куском лассо в руках, которое он набросил петлей на его нижнюю челюсть и затянул на голове в виде уздечки.

Впервые дикая лошадь почувствовала на себе человека, в первый раз ей было нанесено подобное оскорбление. Пронзительный злобный визг показал, какое негодование вызвало у нее это посягательство на свободу. Лошадь встала на дыбы и несколько секунд сохраняла равновесие в этом положении. Всадник не растерялся и обхватил ее шею обеими руками. С силой сжимая ее горло, он вплотную прильнул к ней. Не сделай он этого, лошадь могла бы броситься на спину и раздавить под собой седока. После этого мустанг начал бить задом — прием, к которому всегда прибегают в подобных случаях дикие лошади. Это поставило всадника в особенно трудное положение: он рисковал быть сброшенным. Уверенный в своей ловкости, мустангер отказался от седла и стремян, а сейчас они бы ему очень помогли; но укротить оседланную лошадь не сочли бы в прерии за подвиг.

Он справился и так. Когда лошадь стала бить задом, мустангер быстро перевернулся на ее спине, руками обхватил ее за бока и, упершись пальцами ног в ее лопатки, не дал себя сбросить.

Два или три раза повторил мустанг эту попытку, но каждый раз вынужден был уступить ловкости наездника. И наконец, словно поняв тщетность своих усилий, взбешенная лошадь перестала брыкаться и, сорвавшись с места, помчалась таким галопом, словно собиралась унести всадника на край света.

Где-то эта скачка должна была кончиться, но лишь вне поля зрения собравшихся, которые остались на асотее, ожидая возвращения мустангера. Многие высказывали предположения, что он может быть убит или по крайней мере изувечен. Среди присутствующих один человек тайно желал этого, а для другого это было почти равносильно собственной смерти. Почему Луиза Пойндекстер, дочь гордого луизианского плантатора, известная красавица, которая могла бы выйти замуж за самого знатного и богатого человека, почему она позволила себе увлечься или даже просто мечтать о бедном техасском охотнике — это была тайна, которую не могла разгадать даже она сама, несмотря на свой незаурядный ум. Может быть, она еще не зашла так далеко, чтобы влюбиться. Сама она этого не думала. Она сознавала только, что в ней вспыхнул какой-то странный интерес к этому удивительному человеку, с которым она познакомилась при таких романтических обстоятельствах и который так сильно отличался от заурядных людей, составлявших так называемое избранное общество. И она сознавала, что этот интерес, вызванный словом, взглядом, жестом, услышанным или замеченным среди выжженной прерии, вместо того чтобы погаснуть, день ото дня становился все больше. И сердце Луизы забилось сильнее, когда Морис-мустангер снова появился на лошади, но теперь уже не дикой, а укрощенной: она не пыталась сбросить его, а притихла и покорно признала в нем своего хозяина.

Молодая креолка испытала то же чувство, хотя этого никто не заметил и она сама этого не сознавала.

— Мисс Пойндекстер, — сказал мустангер, соскакивая с лошади и не обращая внимания на встретивший его гром рукоплесканий, — могу ли я попросить вас подойти к лошади, набросить ей на шею лассо и отвести в конюшню? Если вы это сделаете, она будет считать вас своей укротительницей и всегда после этого станет покорна вашей воле, стоит вам лишь напомнить ей о том, что впервые лишило ее свободы.

Чопорная красавица возмутилась бы таким предложением, кокетка отклонила бы его, а робкая девушка испугалась бы. Но Луиза Пойндекстер, правнучка французской эмигрантки, ни минуты не колеблясь, без тени жеманства или страха, встала и покинула своих аристократических друзей. Следуя указаниям мустангера, она взяла веревку, сплетенную из конского волоса, набросила ее на шею укрощенного мустанга и отвела его в конюшню Каса-дель-Корво.

Слова мустангера звучали у нее в ушах, эхом отдаваясь в сердце: «Она будет считать вас своей укротительницей и всегда после этого станет покорна вашей воле, стоит вам лишь напомнить ей о том, что впервые лишило ее свободы».

Первые розовые лучи восходящего солнца озарили флаг форта Индж; более слабый отблеск упал на плац-парад перед офицерскими квартирами.

Он осветил небольшой фургон, запряженный парой мексиканских мулов. Судя по тому, с каким нетерпением мулы били копытами, вертели хвостами и поводили ушами, можно было заключить, что они давно уже стоят на месте и ждут не дождутся, когда настанет время двинуться в путь. Поведение мулов предупреждало зевак, чтобы они не подходили близко и не попадались им под копыта.

Собственно говоря, зевак и не было, если не считать человека огромного роста, в войлочной шляпе, в котором, несмотря на слабое освещение, нетрудно было узнать старого охотника Зеба Стумпа.

Он не стоял, а сидел верхом на своей старой кобыле, которая проявляла куда меньше желания тронуться в путь, чем мексиканские мулы или ее хозяин.

Но вокруг кишела лихорадочная суета. Люди быстро сновали взад и вперед — от фургона к дверям дома и затем обратно к фургону. Их было человек десять; они отличались друг от друга одеждой и цветом кожи. В большинстве это были солдаты нестроевой службы. Двое из них, вероятно, были поварами, а еще двух-трех можно было принять за офицерских денщиков. Среди них важно расхаживал взад и вперед франтоватый негр; его самоуверенный вид можно было объяснить только тем, что он состоял в лакеях у майора — коменданта форта. Командовал этой пестрой кучкой людей сержант, у которого соответственно его чину были три нашивки на рукаве; ему было поручено нагрузить фургон всякого рода напитками и провизией — короче говоря, всем необходимым для пикника.