– Буду, – убежденно ответила она, разглядывая розовое личико с чмокающими влажными губами и заплывшими узкими щелками глаз.

– Вот и умница! – похвалил ее великан.

– Рэйли! Немедленно верни ребенка в кроватку! – требовательно заверещал голос невидимого обитателя дома.

Куки, испугавшись, отскочила от отца, державшего брата в руках, и уж было совсем решила вернуться на грядку, но передумала.

Во-первых, все-таки желание стать девочкой, тем более хорошей, а не оставаться бессмысленным растением было гораздо больше страха перед чудовищем в доме.

Во-вторых, уже невозможно было оставить на растерзание монстра это беспомощное создание. Без нее брат не выживет, это точно. А великанище, похоже, сильно трусит перед владельцем страшного гласа.

«На него надежды мало», – вздохнув, признала Куки.

– Хорошо, хорошо, Мими!

– И никогда не называй меня Мими! Сколько раз тебе говорить, что я не потерплю твои глупые привычки, мы не в борделе. И не в хлеву. Мими – коровья кличка.

Из дома на зеленую, залитую солнцем лужайку выплыла фигура в белом. Сначала Куки увидела просто белое (не Роза Альбиони, у той слегка зеленоватый оттенок). Потом белое облако.

Оно, сгустившись в некоторых местах, предстало вторым великаном, менее устрашающим по размеру, но более ужасающим по опасности. Это были минус и плюс (как позднее, начав учиться в школе, узнала Куки). Это были Мама и Папа.

Постепенно привыкая к ним, пытаясь защищать маленького брата от них и от враждебного мира, Куки училась быть «хорошей девочкой». Это было сверхсложной задачей. Для бывшего цветка.

Все было незнакомым, чужим, холодным и сухим. Сухая была даже вода. Раньше, насколько помнила Куки, вода была свежая, мягкая и… гладкая, что ли, слитная такая. Теперь же стала сухой, колючей, жесткой и не своей. Изменилась ее плотность, тяжесть, насыщенность и структура.

«Куки, глупая девочка, оставь брата в покое!»

«Куки, пей воду, ты ведь просила пить!»

«Мерзкая девчонка, немедленно оставь в покое брата!»

«Пока не съешь свою кашу, ты не выйдешь из-за стола, какой пример ты подаешь малышу!»

«Малыш, никогда не делай так, как эта нехорошая девочка!»

«Куки, ты уже большая девочка (но я хочу быть всего лишь „хорошей девочкой“!) и не должна бояться пылесоса».

«Немедленно отойди от малыша, гадкая девчонка! Он испугался вовсе не шума от пылесоса, а того, что ты схватила его своими мерзкими, грязными руками! Сейчас же пойди и вымой руки с мылом и щеткой».

«И чтобы никакого нытья, марш!»

Упорно высиживая перед тарелкой с ненавистной кашей или еще более презираемыми хлопьями, Куки несколько переоценила новую реальность.

Здесь есть приятные вещи и есть неприятные. Есть враги и друзья. Но есть и тот, кого надо защищать ценою жизни, кто нуждается в тебе, как в воде. Тот, благодаря кому можно стать «хорошей девочкой».

Наконец завершилось многодневное путешествие Корки и Ролли из зимы холодной и снежной Шотландии прямиком в лето благословенного мягкого климата центральных графств Англии.

Лондон уже издали дал о себе знать темнеющим облаком дыма от сотен и тысяч печных труб, которые топили углем, привозимым на барках из Ланкастера и с Тайна. Десятки фабрик стекольных, ткацких, фарфоровых испускали столбы черного смога.

Добравшись до особняка леди Фрэнсис, прибывшие, под кислым взглядом дворецкого, обосновались в правом гостевом крыле и, получив в полное распоряжение двух лакеев и одну горничную, провели ночь в самых комфортных за последние две недели путешествия условиях.

На следующее утро Корки в полном облачении, при новом парадном парике и алом жустикорпе, купленном в Шотландии, которая несмотря на военное положение продолжала торговые связи с Францией, собрался выйти в город.

Зрелище он собой представлял весьма красочное – такой изящный джентльмен – с пеной золотистых кружев в раструбе расширяющихся рукавов расшитого золотом кафтана.

Драгоценные, на первый взгляд по крайней мере, пуговицы сияли так, что резали глаз. Пара золотых часов на длинных цепочках весело позвякивала на каждом шагу. Белоснежный шейный платок из голландского шитья, скрученный и продетый в специальную петлю на весте[26], стоил как минимум две гинеи.

– Бесподобно, сэр! – Задохнувшись от восторга, мистер Ролли обозрел своего господина от макушки тщательно расчесанного и уложенного живописными волнами парика до черных блестящих ботинок на высоких каблуках. И принялся прилаживать огромную меховую муфту, завязывая ее на талии хозяина.

Удовлетворенно оглядев себя в высоком зеркале, Корки был склонен согласиться с мнением камердинера. Насвистывая веселую песенку, манерно переставляя тонкую трость с позолоченным наконечником, он вышел на Мальборо-стрит.

– Французская собака! – тут же раздались со всех сторон крики уличных мальчишек.

Не обращая на них никакого внимания, Корки, задумавшись, повернул не в сторону Сент-Джеймского парка, как намеревался вначале, а пошел по Странду в кофейню «Менз» напротив Скотленд-Ярда. Там собиралась публика, которая могла по достоинству оценить его великолепие. Впрочем, и здесь, на улицах Лондона, его колоритная фигура снискала достаточно внимания.

Старьевщик, представитель самой наглой и шумной братии из всех сортов уличных торгашей, с видом знатока оглядывал Корки, прикидывая в уме, через руки скольких покупателей дойдет до него великолепная треуголка блестящего лорда.

А что? Ведь продавец был уверен, что среди пяти-шести шляп, надетых сейчас на его собственной голове и предлагаемых всякому желающему их приобрести, есть, возможно, и та, коя украшала лорд-мэра на пышной процессии в день вступления его в должность!

В конце концов, весь Лондон одевается в одно и то же платье, которое, совершая кругооборот от богатеев, оседает на плечах и голове такого старьевщика, как он.

Он так засмотрелся на Корки, что не заметил, как мальчишка, сидевший в корзине на голове у проходившего мимо верзилы, ловко подхватил палкой с крюком одну из его шляп.

В общем-то, такие жулики охотились за дорогими париками, но раз уж подвернулся ротозей со шляпами, отчего бы и такую рыбку не поймать? Парик ценой пять шиллингов или две шляпы ценой в два с половиной шиллинга – всякий улов хорош!

Лондон кипел. Деловой люд спешил на обед в свои дома или в кофейни, оставив лавки и конторы на клерков и помощников. В каретах и портшезах[27]важно ехали состоятельные горожане.