– Когда никто не видит, ронять себя тем более не стоит. – Лейтенант отодрал еще теплое тесто. – Но в дороге манерничать и впрямь глупо. Это свинина?

– С грибами, – уточнил Уилер. – Сударыня, вы позволите нам маринованный чеснок?

– Конечно, – мама вот так же раскрывала глаза, когда ей говорили, что запел соловей или что-то расцвело, – он ведь вкусный. Я тоже буду.

Волшебницы чеснок не едят, волшебницы не разъезжают в мундирах и не возят с собой котов, зато при этой Селине можно не задумываться над каждым словом. Вот бы еще понять, что или кого забыла белокурая серьезница в армии Савиньяка, хотя какое, в сущности, ему до этого дело?

Вечер получался отменным. Драгун молчал и ел, зато они втроем болтали о кошках, соленьях, волынках и деревянных башмаках, будто не было никаких войн и мятежей, только придорожная харчевня и хорошая компания. А потом у входа на террасу воздвиглась длинная тень, и Руппи узнал корнета Понси, которого по вполне очевидным причинам за стол не позвали. Что ж, он пригласил себя сам.

– Теперь я вижу, – возвестил памятный по прошлой зиме ябедник, – вижу всю низость коварства! Что ж, мне остается одно. Капитан Уилер, вы – подлец! Судьба свела нас прежде, чем я надеялся, и не я преследовал вас, но рок. Я требую удовлетворения!

– Чего-чего? – беззлобно удивился Уилер и повернулся к Руппи, с которым как раз выпил на брудершафт. – Ты что-нибудь понял?

– Пожалуй, – шепнул Фельсенбург, глядя на преодолевшего половину расстояния от двери до стола и не перестававшего вопить корнета. – Он поэт и…

– …чучело, – с чувством произнес Уилер, – но деда жаль.

– Не надо его обижать, – тихонько попросила Селина. – Это из-за меня. Я слушала его стихи, он думал, мне интересно, а мне надо было в приемную регента и погулять по Тарме. Капитан, вы же знаете!

– Я не больно, – пообещал капитан.

– Ты шепчешься с ним! Даже сейчас!..

Палец поэта почти ткнул Уилера в грудь. Понси по-прежнему напоминал сразу и богомола, и ужа, но Руппи отчего-то представился юный дятел, напавший на умудренного жизнью хоря.

– Соблазнитель и трус!

– Заткнулся бы ты, приятель, и шел бы… спать, – посоветовал «фульгат». Будь он в самом деле вероломным убийцей, ревнивец был бы уже мертв.

– Я не уйду! – Долговязая фигура стала еще длиннее, впрочем, сумерки вытягивают всё. – Сейчас ты мне ответишь…

В Уилере усомниться было трудно, но Понси встал слишком удобно, чтобы этим не воспользоваться, к тому же взыграла, требуя своего, память о Старой Придде. Руперт незаметно подвинул ноги. Корнет усиленно стаскивал новую, неразношенную перчатку, та не поддавалась, а Уилер с веселым любопытством следил за тужащимся мстителем. Момент был самый что ни на есть подходящий. Вскочить, ухватить голубчика за плечо, завести руку за спину, как это делают в кабаках с разгулявшимися матросами, и конец грядущему кровопролитию. Дурацкий, правда, ну да по герою и подвиг.

– Корнет Понси, – напомнил Руперт, – регент Талига запретил дуэли, так что считайте себя арестованным. Уилер, куда его проводить?

– Куда? – задумался «фульгат». – Видел я тут в саду подходящую гауптвахту, так ведь утопится, чего доброго. Да и людям несподручно будет.

– Трус! – возопил корнет. – Жалкий трус, прячущийся за вражескую спину!

Этого Руппи не стерпел. Знакомая по Эйнрехту разухабистая волна радостно захлестнула лейтенанта и тут же рассыпалась искрами, колкими, будто снежинки или смех.

– Доносчик! – провыл наследник Фельсенбургов в тон ревнивцу. – Жалкий доносчик, вмешавшийся в дело чести. Вспомни Старую Придду, несчастный, и Старый Арсенал! Теперь мой друг и его враг отмщены самой судьбой. Ты не получишь удовлетворения прежде тех, кого выдал!

– Ой, – удивилась за спиной Селина, – так вы знакомы?

– Этот господин требовал от нас любви к прескверным стихам. – Стоять спиной к даме было невежливо, и Руппи, не выпуская добычи, обернулся. – Чуть до дуэли не дошло… Леворукий, и как я мог забыть?! Корнет вызвал или почти вызвал герцога Придда. Антал, ты не можешь с ним драться прежде полковника.

– Да я в общем-то и не собираюсь. – «Фульгат» был само миролюбие. – Придд, говорят, в Гёрле… А этот-то с Заразой что не поделил?

– Одного вашего поэта, Понси он нравится, прочим – нет. Имени я не запомнил…

– Невежда! – завопила приотпущенная заболтавшимся лейтенантом добыча. – Я говорил тогда, я скажу сейчас!.. Вы все невежды, а ты – лжец! Ты не можешь не помнить великого Барботту, но ты хочешь… жаждешь унизить его! Ты притворяешься, что забыл обращение гения к тебе подобным, сейчас ты вспомнишь! Я… Я презираю вас всех…

– Не всякий презренья достоин, – Руппи, рассердившись, прижал костлявую руку посильней, и Понси замолк, – как и любви, и насмешки.

Ненависть, грусть, сожаленье трогают разные струны…

Старину Майнера Руппи переводил на талиг под надзором самого злобного из присланных бабушкой менторов, сегодня это пригодилось.

– Это и есть Барботта? – удивился Уилер. – А ничего!

– Это дриксенский поэт, и он намного лучше в подлиннике.

– Чушь, недостойная мужчины! – ломать придурку руку Руппи все же не хотел, чем поклонник Барботты и воспользовался. – А вы, вы предатели! Маршал Савиньяк должен знать, кто пьянствует с «гусями» и слушает их вирши, когда в наши груди целят кесарские пушки! И он узнает… О, граф Лионель ведает цену как одиночеству и измене, так и гению. Мое имя для него кое-что значит! Сегодня вы трусите, и этому нет честных свидетелей, но в Гёрле мой друг капитан Давенпорт заставит вас принять вызов. Иначе вам плюнет в лицо вся армия!.. Гусиные приспешники!

– Сэль…

Уилер, последнюю минуту внимательно присматривавшийся к крикуну, наклонился к девушке и что-то тихо сказал, та покачала головой.

– Нет… Он просто… такой.

– Вот и славно! – «Фульгат» отодвинул тарелку и, внезапно оказавшись на ногах, перехватил бьющегося корнета. – Отпускай… Если его ты отволочешь, некрасиво будет. Наш… а, пусть будет нос, нам и подтирать. Драгун, поднимайся, потом дожуешь!

400 год К. С. 14–17-й дни Осенних Скал

Сосредоточенные молодые лица всегда вызывали у Матильды умиление. Началось с задумавшегося над книгой сына, потом были внук, Робер, Удо с Дугласом, Мэллица, о которой надо наконец написать Альберту, и снова Дуглас… Щенята пытались размышлять и выглядели при этом до одури трогательно, но Баата при всей своей серьезности не умилял, хотя был моложе Эпинэ и не забывал выказывать растерянность и просить совета. Надо думать, проныра еще в детстве понял, что маленького добрые и большие не обидят, а злые не примут всерьез.