Само собою, в числе друзей и мы можем найти свидетелей, которые подтвердили бы обстоятельства, нами приводимые. Но ведь эти свидетели, которые попали, а может быть, и не попали в число врагов ваших, свидетельствовали и поддерживали свои свидетельства документами. Мы хотели идти дальше в пределах этих свидетельств – мы просили о доставлении делопроизводств, но вы сами не нашли возможным дать в руки эти доказательства.

Затем, если Нотович писал против банка оскорбительные статьи, потому что вы перестали печатать объявления в его газете, то что же сказать о тех газетах, в которых печатались ваши объявления? Значит, они руководствовались исключительно этим печатанием, чтобы восхвалять вас? Я думаю, что когда появляется статья, нужно судить по ее содержанию. Публика привыкла судить писателя по его тенденции, по его образу мыслей и судить об известном факте по содержанию статьи, по ее основательности, не отыскивая мотивов, в расследовании которых можно запутаться, как в лабиринте. И в конце концов, я думаю, пусть уж лучше наши публицисты будут недовольны непомещением объявлений, и пишут правду, чем будут получать в виде ли объявлений, в виде ли чего другого, то вознаграждение, которое в виде платы за публикацию обнаружилось в последнее время в дружественной нам державе в таком ярком виде.

В деле есть еще один эпизод, который указан в апелляционной жалобе и который был упомянут сегодня в докладе палаты. Это филологическое разыскание об имени Нотовича. Нам не выпала та честь, которая выпала на долю имени Фонвизина, – о том справлялись во втором отделении академии наук. Имя Нотовича не представляет такой знаменитости, и о нем послали справляться в участок, хотя для правосудия это разыскание было совершенно излишне.

Перехожу теперь к требованию печатания приговора в двадцати газетах. На чем основывается это требование? Пример небывалый в летописях судебной практики. Требование это блещет изобретательностью, но отнюдь не основательностью.

1536 статья говорит, что судебные приговоры об изобличенных в клевете могут, по желанию подвергнувшегося ей, быть опубликованы в столичных и местных губернских ведомствах на счет виновного. О столичных говорить нечего. Но какие могут быть местные? Может ли их быть множество? Нет, местные губернские ведомости можно отнести к трем группам; местные – по месту жительства изобличенного в клевете, или местные – по месту жительства подвергшегося оскорблению, или местные – по месту суда. Значит, только в одной из этих трех местных газет могут быть публикуемы приговоры об обвиненных в клевете, ни о каких других местных или частных газетах не говорится в статье закона и основания к тому, чтобы приговор печатался во всех двадцати газетах, не представляется. Этот закон относится к 1845 году. Закон о клевете в печати появился впервые в Уложении о наказаниях и был законом, который предусматривал будущее, так как в 1845 году никакой клеветы в печати и быть не могло, потому что вся печать была подцензурная. Статья эта заимствована из европейских кодексов, где она имела применение; у нас она предназначалась иметь применение только в отдаленном будущем. Когда это отдаленное будущее сделалось настоящим, тогда появился дополнительный закон. И вот что, между прочим, говорит 1047 статья Уложения, вышедшая в 1865 году вместе с новым законом о печати. «Постановляя приговор в отношении к повременному изданию, суд может определить, чтобы в следующем номере сего издания, если оно не прекращено, помещен был и означенный приговор», то есть именно в том издании, в котором была напечатана статья, признанная клеветнической.

Вот то начало, которое провозгласил новый закон о печати. Это начало относится к опозорению, к диффамации, к брани. Оно относится и к другим преступлениям. Если в группе новых законов о печати не имеется особого закона о клевете, то только потому, что этот закон существовал раньше и помещен в другой части Уложения.

Таким образом, это новое начало относительно печатания обвинительных приговоров должно заменить прежнее, вытекающее из 1536 статьи. Говорят, наши операции совершаются в нескольких губерниях; поэтому мы требуем, чтобы, помимо других газет, приговор был напечатан и в «Губернских Ведомостях» тех губерний, на которые операции банка простираются. Но ведь банк правит делами из Петербурга, следовательно, только в Петербурге и уместно печатание.

Во-первых, если держаться такого начала печатания обвинительных приговоров по пространству деятельности оскорбленного, то ведь не предохранишь себя от неудержимого потока требований. Представим себе, что кто-нибудь написал клеветническую статью о мануфактуре Саввы Морозова или о виноторговле братьев Елисеевых. Произведения этих фирм расходятся по всей России – от хладных финских скал до пламенной Колхиды, прошу вас сосчитать, во скольких газетах нужно было бы напечатать обвинительный приговор, потому что во всех местностях России эти два, с одной стороны мануфактурный деятель, а с другой – виноторговец, совершают свои операции. Ведь надо было бы удовлетворить их требования. Да зачем? Ведь сегодня сами представители обвинения говорят, что губернских ведомостей никто не читает, ну а если их никто не читает, то к чему же печатать там обвинительный приговор? Да зачем я буду навязывать читателям газет, в которых самая статья не помещена, зачем буду навязывать чтение печатного приговора о такой статье, которая им не известна?

Я понимаю, читатели «Новостей» читали статью, они могут быть заинтересованы прочесть на нее опровержение, обвинительный приговор. Но какое дело читателям «Тульских Губернских Ведомостей» прочитать обвинительный приговор о Нотовиче, осужденном за клеветническую статью, которой они никогда не читали? Это требование всецело неосновательно – и я не сомневаюсь в том, что оно будет отвергнуто.

Я заканчиваю.

Позвольте мне, господа судьи, обратиться к вам с вопросом: помните ли вы хотя один такой случай, когда, вследствие статьи, ошибочной или клеветнической, потерпел бы крушение какой-либо банк? Вы не помните такого случая, потому что его не было. Но что банки рушились, что погибали состояния не только людей богатых, но и бедных, благодаря тому, что печать не смела или не хотела обратить внимание на злоупотребления, делавшиеся в них, – такие случаи можно считать десятками. С 1875 года, со времени легкой руки Московского ссудного банка[5], мы видели десятки банков, потерпевших крушение, но об этих банках было полное молчание в печати и благодаря этому молчанию погибали и состояния, и сбережения бедного люда.

Необходимо взвесить общественные интересы, необходимо обратить внимание, что банки, акционерные предприятия не находятся в положении безответном и беззащитном. Ведь они в своих руках имеют такие средства, как публичность собрания и отчетности, которые всегда могут изобличить всякую несправедливую о них статью. Им