В центре соседней комнаты на большом ящике сидела Эмма, между ее колен стояло нечто, что до этого Вик видел только на бутылке «Гиннесса»: гаэльская арфа. Глаза Эммы были закрыты, руки отведены в стороны в ожидании, когда отзвук последней ноты стихнет; затем она снова начала играть, ее пальцы медленно скользили по струнам. Это была грустная и очень приятная мелодия, по-видимому, что-то из ирландского фольклора. Вик был заворожен красотой ее игры и опять как-то странно себя почувствовал, как тогда на вечеринке.

Длинным аккордом Эмма закончила игру и открыла глаза; Вик зааплодировал. Она посмотрела на него, напряженная сосредоточенность ее лица сменилась теплой улыбкой.

— Я не знал, что ты играешь на арфе, — сказал Вик.

— Хм… Сейчас я, кажется, должна сказать: «Я еще много чего умею, о чем ты не знаешь»?

Он улыбнулся и, полуобняв ее, сел рядом, положив руки на струны. На секунду он почувствовал, как ее спина напряглась…

— Мужчины тебя всегда просят сыграть для них на арфе? — спросил Джо.

— Нет, — ответила она. — Иногда. Обычно я не играю, даже если просят.

Джо, польщенный, как ребенок, которому в руки дали золотую звезду, обнял ее за талию; ее руки оставались на арфе.

— Почему тогда такое исключение?

— Потому что ты — исключение, Джо, — ответила она, и его сердце бешено застучало.

— Что это была за песня?

— Это был сингоч. Есть еще нонгоч и джигоч. «Син» означает плач, это — элегия. «Нон» — сон, это — колыбельная. А «джигоч» — песня радости.

«Не играй мне джигоч», — подумал Джо, который любил только грустные песни.

…но затем Эмма расслабилась, она прильнула к Вику.

— Херне-хилл, — произнесла Эмма, глядя в окно, выходившее прямо на окна дома напротив. — Мне всегда казалось, что этот район на побережье.

— То Херне-Бэй. — Вик поцеловал ее, скорей как супруг, а не тайный любовник, в плечо. — Название говорит за себя.

Эмма игриво заохала.

— Да знаю я. Я просто их путаю. Где Херне-Бэй?

Вик пожал плечами.

— География — не моя сильная сторона. Девон?

— Нет. Я думаю, Кент. Тоже недалеко отсюда. — Эмма вздохнула. — Как бы мне хотелось, чтобы это был Херне-Бэй.

— Спасибо.

Она повернула лицо к Вику.

— Нет, я не жалуюсь — здесь чудесно, Вик. Но море делает меня счастливой. Его звук и запах. Это расслабляет гораздо лучше, чем…

— …звуки и запахи Дулвич-роуд?

Эмма улыбнулась.

— Оно воздействует на все твои чувства. Как чудесно было бы провести ночь вместе, слушая шум моря…

Ее предложение осталось без ответа; она провела рукой по арфе. Струны издали жалобный звук.

— Ты знал, что она здесь была? — спросила Эмма.

— Нет, я открывал только футляры для гитар. Я вообще думал, что там синтезатор.

— Это замечательная арфа. В половину меньше классической. — Эмма положила ладонь поверх руки Вика, направляя его пальцы по струнам. — Меня научил играть мой отец. Я думаю, таким образом он хотел приобщить меня к ирландской культуре.

— У него это получилось. То, что ты играла, заставило меня думать об Ирландии.

Эмма засмеялась.

— Нет. Это заставило тебя вспомнить рекламу «Мерфи».

Она поймала его правую руку и задержала в своих ладонях, вывернув ее наружу.

— Откуда у тебя это? — спросила Эмма, проводя кончиками пальцев по тонкой, побелевшей по краям царапине возле запястья.

— Пытался покончить жизнь самоубийством от любви к тебе.

— Ну конечно. Какая я глупая, что сама не догадалась.

— Я получил ее, прыгая сегодня на свой мотороллер. Мой старый верный конь решил взбрыкнуть прямо посреди Сайденем-Хай-роуд.

Эмма прижалась губами к его запястью.

— Я поищу пластырь или еще что-нибудь.

Пытаясь удержать ее, Вик обхватил Эмму за талию.

— Не беспокойся. Мне это нравится. Через некоторое время там будет вкусная корочка.

— Ты отвратителен.

— Нет, честно, — сказал он. — Я люблю все, что заставляет чесаться. Такое блаженство… — Эмма повернулась к Вику лицом, оседлав его колени; потом высунула язык, делая вид, что ее сейчас стошнит. Вик лизнул ее, заставив сморщить нос и засмеяться.

— Знаешь, о чем я действительно мечтаю? Об экземе.

— О, я тебя прошу…

— А еще лучше — о псориазе. О псориазе и слуге, который бы чесал меня двадцать четыре часа в сутки. Вот это кайф!

Она помотала головой:

— Не думаю, что буду продолжать тебя любить, если ты будешь выглядеть, как тот парень из «Поющего детектива».

Закатив глаза, Вик в шутку огрызнулся.

— О! Какая ты ограниченная, бездуховная особа!

— Ну, — ответила она мягко, — не думаю, что я одна…

Его внутренний колокольчик тревожно зазвонил при последних словах Эммы, но затем он прочитал в ее глазах такую любовь и нежность, что сразу успокоился. Вик улыбнулся и почувствовал невесомую свободу, отсутствие какого-либо контроля над собой. Он приблизил свои губы к ее уху.

— Сыграй мне что-нибудь еще, — прошептал он.

Мэриэн Фостер подняла шприц на уровень глаз и надавила на поршень: короткая струйка жидкости — до сих пор не получивший названия блокиратор протеина «SD-4» — брызнула с кончика иглы. Несмотря на то что была серьезная причина для такого действия — всегда есть вероятность, что пузырьки воздуха останутся внутри шприца, — Мэриэн чувствовала себя немного шарлатаном каждый раз, когда она его выполняла. Как это походило на то, что делают телевизионные доктора! Инъекция, которую Мэриэн готовилась сделать, не была лечебной. Крыса внутри клетки посмотрела на нее и покрутила носом выжидающе. Это была миролюбивая крыса, гораздо спокойнее той, что была в прошлый раз, которая, ясно осознавая грозившую ей опасность, имела привычку бросаться всеми четырьмя лапами вперед на прутья решетки и повисать на них, широко открывая пасть в полном ненависти оскале.

С другой стороны стекла, служившего одновременно окном и стеной кабинета, Джо наблюдал за этой сценой, чувствуя себя весьма неуютно.

«SD-4» называлась одна из белковых цепочек, через которые ВИЧ легко проникал внутрь клетки, таким образом ее инфицируя. Блокиратор, над которым лаборатория Джо работала последние семь месяцев, разрушал белок и уменьшал вероятность заражения ВИЧ, но наносил колоссальный вред иммунной системе. В глубине души Джо считал, что все попытки найти безопасный блокиратор протеина будут безрезультатными.