— Коньяку, — сказал Сергеев громко, внутренне смирившись с тем, как начнет утро. — С лимоном. И большую чашку кофе.

Вьюнош с лицом услужливым до тошноты, расслышал заказ и рванул от столика, к которому они только подходили, как спринтер.

За столом сидел мрачный усатый тип, показавшийся Сергееву очень высоким — в сером, отливающем блеском, костюме, ярком, совершенно неподходящем, галстуке.

Мужчина был изрядно горбонос, но не по-еврейски и не по-грузински, совершенно иначе. На носу, цепляясь за излом переносицы, словно прилепившийся к скале альпинист, находились очки — узкие, в металлической оправе, совершенно чужеродные на этом смугло-оливковом лице бедуина. Перед ним на столике стоял стакан с водой, блюдечко с фисташками и недопитая чашка заварного кофе.

— Разреши представить, — английский у Блинова был совершенно школьный, — мой друг — Хасан. Хасан — это Майкл.

Рукопожатие у бедуина было твердым, несмотря на изящную кисть.

— Nice no meet you, — голос низкий, что-то среднее между басом и баритоном, с присвистом. Присвист был странный, немного неестественный, словно механический.

— Me too. — Ответил Сергеев, изобразив радушную улыбку со всем возможным рвением.

Если это и был обещанный Блинчиком сюрприз, то Михаил что-то недопонимал.

От араба, несмотря на цивильный костюм и манеры выпускника Университета Лиги Плюща, исходило ощущение опасности. Или, может быть, недружелюбия и настороженности. На интуитивном уровне Сергеев улавливал такие подробности сразу же — было бы желание прислушиваться к внутреннему голосу.

— Мы Хасана провожаем, — пояснил Блинов, усаживаясь в широкое кресло с огромными подлокотниками и низкой спинкой. — Ага! А вот и сюрприз!

Сергеев оглянулся.

Со стороны туалетных комнат к ним шел, а, скорее, катился, низкорослый, похожий на колобок, мужчина, одетый в дорогой летний костюм из серого тончайшего кашемира, сидящий на нем туго, как презерватив на определенном месте.

Казалось, что весь он состоит из сопряженных овалов и окружностей, выпиравших из одежды наружу. А вот лицо, несмотря на тугие щеки, было неожиданно выразительным, не заплывшим. Особенно выразительно смотрелись на этом лице глаза — раскосые, большие таджикские глаза, по которым Сергеев и узнал вошедшего в первую же секунду.

— Рашид! — сказал он с неподдельной радостью, поднимаясь. — Вот это да! Рашид, чертяка!

Они обнялись. На самом деле, Рашид оказался не так низкоросл, как виделось на первый взгляд. Просто — был толст чрезмерно, из-за чего и казался приземистым.

В те годы, когда Сергеев видел его в последний раз, он был худ и изящен, как девочка, с шапкой жестких черных волос, и белозубой улыбкой, похожей на оскал.

Рашид не умел улыбаться ртом — только обнажал зубы, обозначая веселье или гнев. Смешно ему или он злиться — можно было разобрать только по глазам — они смеяться умели.

И сегодня Рашид показывал зубы, но к вискам бежали морщинки, и, ко всему, он квохтал, как курица — это было нечто новое. Раздавшееся «кхе-кхе-кхе» — должно было означать радушный смех.

— А ты все такой же, Умка, только возмужал чуть-чуть.

— Заматерел, — подсказал Блинчик.

— Зачем человека обижаешь? Разве мужчина может заматереть? Возмужал!

— Не придумывай, — возразил Сергеев. — Какое там — возмужал? Мы уже не в том возрасте, что бы мужать!

— Кхе-кхе, — сказал Рашид, прищурясь. — Какой-такой возраст? Что ты такое говоришь? Мы молодые совсем. Можно сказать — мальчики!

Михаил невольно улыбнулся. В «мальчике» Рашиде было килограмм сто шестьдесят, а вдвоем с Блиновым они легко бы завесили три центнера. Упитанная такая молодежь получалась.

Бедуин смотрел на сцену встречи без эмоций, переводя взгляд своих черных, как смола, глаз с одного объекта на другой. Мысли у него были заняты совсем другим и, Сергеев, почему-то, подумал, что самым большим желанием Хасана сейчас было побыстрее оказаться в воздухе.

— Рашид, как узнал, что ты здесь, — сказал Блинов, ухватив с полупустой тарелки кусок бастурмы, — так сразу и попросил — звони, говорит, вызывай.

— Я понимаешь, на пару часов, — Рашид устроился в кресле поудобнее, — можно сказать в Киеве пролетом, но не увидеть тебя… Уж прости за ночные вызовы!

— Брось, Раш, — сказал Михаил, — я рад, что вы позвонили. Ночью, утром — какая разница? Ты сейчас где? Москва?

Рашид махнул рукой.

— Какая Москва? А национальное самосознание?

Блинов рассмеялся.

— У всех с девяносто первого национальное самосознание. Только Умка у нас космополит. Господин Рахметуллоев Рашид Мамедович у нас теперь коренной таджик, советник господина Рахмонова по проблемам Ближнего Востока.

— С ума сойти, — сказал Сергеев, — официальный советник Рахмонова?

— Ну, не совсем официальный, — скромно ответил Рашид, — для всех — я просто сотрудник аппарата. А если неофициально — то Блинчик прав.

Хасан, сидевший молча и прямо, как статуя, услышал в незнакомой речи знакомые имена и спросил что-то на гортанном языке. Это был фарси — Сергеев сразу узнал фонетику. Говорить на нем свободно Михаил не мог, и если честно, понимал тоже не очень, особенно технические или научные термины, но на разговорно-бытовом уровне разобрать фразу, произнесенную на фарси, ему было вполне по силам.

— Этот неверный — твой друг?

— Не волнуйся, Хасан, — ответил Рахметуллоев, не стирая с лица радушной улыбки, — это мой друг. Мы не виделись много лет. Он может быть нам полезен. Не волнуйся — он ничего не знает.

— Пока не знает, — сказал бедуин с застывшим выражением лица. — Смотри — это твой друг. Я не люблю, когда рядом чужие.

Радость встречи, бурлившая в груди Михаила, разом рассыпалась и закружилась хлопьями теплого полупрозрачного пепла. И из этого пепла вдруг возникло лицо Мангуста, и его хрипловатый голос произнес: «Вера в случай, курсант, последнее прибежище идиота. Случайностей бывает только две: глупая и хорошо подготовленная».

Рашид, говорящий на фарси с этим арабом, выглядящим, как ассасин. Слегка пьяный Блинов, зыркающий из-под бровей настороженно и опасливо. И, в самом низу пищевой пирамиды — встречайте аплодисментами, наивный глупец с диссонирующей кличкой — Умка, которого, похоже, привели, как барана на заклание. Или, как лоха — на развод. Всего лишь несколько фраз — и конец иллюзиям. Что не делается — то к лучшему.

— Какой странный язык? Это туркменский? — спросил Сергеев у Рашида.

— Почти, — сказал тот, и, потирая руки, предложил. — Выпьем? За встречу?

— Ты ж мусульманин, — сказал Блинчик, морща нос, — это мы выпьем за встречу, а ты — так, вприглядку.

— Эх, — сказал Рахметуллоев, — не было бы здесь моего восточного партнера, я бы тебе показал, как пьют настоящие мусульмане. Под сальцо с горчичкой!