Итак, несколько раньше обычного времени в покои государя сербских и поморских земель вступил и предстал перед ним перепуганный великий пристав Краиша, начальник над всеми, кто был приставлен к сетям. В руках он осторожно нес упомянутый кувшин, в котором находились слова, запутавшиеся в ловушках на южной границе.

– Славнейший, голосов здесь много, разных. Большая часть – это разговоры горных растений, птиц и зверей. Но есть и человеческие, а именно нашего гарнизона из города Маглич. Они попали в беду возле Меляницы, неподалеку от одной мельницы, которая ни с того ни с сего заработала вдруг среди ночи. Их было человек пятьдесят, и они пытались короткой дорогой пройти к Заклопита Луке, перерезать путь болгарам и куманам – войску князя Шишмана. Вот, послушайте только голоса этих несчастных! – известил короля пристав.

– Болгары?! Куманы?! Как они попали в глубь наших земель?! Неужели они могли незамеченными оказаться так близко, возле Жичи и Маглича?! Что делают воеводы и наблюдатели на ближайшей к Видину границе?! Сидят на своих ушах?! Почему нам не сообщили раньше? Разве войско Шишмана немо?! Как случилось так, что вы ни разу не поймали в сети ни одного звука от нашего неприятеля?! И еще одно – почему вдруг мельница в Мелянице работала ночью, если нами отдано приказание, что мельничным жерновам сербов разрешено вращаться лишь с восхода солнца и до заката?! – рассердился король Милутин, отпустил полотеничного и кубконоса и с наполовину вымытыми ушами отогнал от своей головы песню садовых скворцов.

– Государь, мы не виноваты, – боязливо склонил голову Краиша, всем телом приняв смиренное положение. – В войске видинского князя Шишмана есть люди, назначенные собирать заячий помет. Они же одновременно собирают и все голоса, которые всегда сопровождают поход. Еще у видинского князя есть летучее привидение, которое называют цикавацом. Он вылавливает все голоса в высоте. Хотя по своей природе болгары и куманы буйны, они не оставляют вокруг себя ни малейшего шума, а уж тем более таких звуков, как удары копыт, звон меча, смех или разговор. У них даже барабан немой. Так утверждает обнаруженный голос кефалии Величко. И над церковью Святого Вознесения нависла большая опасность. Монахи Жичи остались без защиты. Что же касается мельницы, государь, то запруду открыл какой-нибудь призрак, другого объяснения у меня нет.

Король сделал один шаг вперед. Торжественно закачались головки цветов на его порфире. Вытянули шеи вышитые двуглавые орлы. Зашуршал морской жемчуг по краям государева облачения. Не прибегая к помощи рук, он длинной бородой, расчесанной и разделенной на две равные части, взял у пристава глиняный кувшин. Это было суетным трюком, от которого Милутин никак не мог отказаться, как ни укорял его духовник Тимофей. В свое время это высокомерное умение он купил у одного купца из Трапезунда, просто так, на всякий случай. Диковинка ради самой диковинки.

Через тонкую глиняную стенку до королевского уха доносились шум множества голосов, рост горных растений, потягивание дубов, трубные крики оленей, рев Ибара, а среди всего этого и голоса попавших в беду воинов и кефалии Величко. Несчастные словно тихо попискивали:

– Государь, если еще не поздно, пошли войско…

– Буря помешала нам защитить от безбожников церковь Святого Спаса…

– Благочестивый, заклинаем Всевышним, поспеши к Жиче…

– А нас, недостойных, удостойте!

– Государь, освободи нас из мрака этого глиняного сосуда…

– Собирайте войско, – тихо, едва слышно присоединил к ним свой голос король, потом резко опустил бороду, кувшин упал, на полу остались черепки и изгрызенные бурей голоса.

Государь сербских и поморских земель пал на колени. Среди множества голосов шевелилось пятьдесят душ, похожих на зернышки с крошечными крыльями. Как можно нежнее и осторожнее, двумя пальцами Милутин перенес их одну за другой к себе на ладонь. Потом встал и подошел к ближайшему окну. Там он дунул на крылатые зернышки словами смиренной молитвы:

– Примите их, ангелы, они принадлежали мученикам!

Души сами собой поднялись ввысь. Окружив их, откуда-то появилось ровно столько же горлиц. Небольшая стая, словно отыскав невидимую тропку, взвилась на небеса.

Возле одного из окон дворца в Скопье велико-именитый король приказал опоясать себя мечом. Залов и комнат во дворце было не так уж и много, но их число конечно только тогда, когда у государя кроткий нрав. От разносившихся по всему зданию грозных распоряжений Милутина оно казалось во много раз больше, чем было на самом деле:

– Сокольничие!

– Позвать сюда сокольничих!

– Садовых скворцов разогнать!

– Доставить соколов!

– Я желаю умыть уши их клекотом!

– Сокольничие! Призвать ко мне сокольничих!

Услышав государев голос, дочь его Анна в своей спальне тут же взялась за полотно и молитвы, чтобы подрубить отцу шейный платок. Молитвенные слова сплетались с нитью, а длинные пальцы с подушечками, исколотыми подготовкой к прежним походам, спешили.

Один из пажей, отвечавший за истории, прославляющие государя, отправился поискать в закромах соответствующий рассказ, такой, в котором великоименитый король поразит злокозненного неприятеля и защитит сердце архиепископии.

VII

Перед распахнутым окном, немного ближе, всего в одном дне перехода от монастырских ворот

А немного ближе, всего в одном дне перехода от монастырских ворот, войско болгар и куманов стремительно приближалось к Жиче. Те немногие, что перед ними не бежали, преградить путь походу не могли. Многострашный князь видинский Шишман ехал верхом во главе колонны. Рядом с ним Алтан и Смилец. За этой тройкой выступала тьма-тьмущая конных стрелков и латников, легких всадников, знаменосцев, оружейников и пеших воинов. Потом двигалась тьма советников, водоносов, поваров, целителей, несколько шпионов, яйцекрадов, сплетников, наложниц и скопцов. Через окно нынешнего, вдаль глядящее, отец Григорий мог видеть и сгорбленных сборщиков заячьего помета, на этот раз занятых сбором и уничтожением голосов. Войско надвигалось беззвучно, как немой ужас.

О тисовые ставни другого окна, того, что на нынешнее смотрит вблизи, уже ударялись мелкие камешки, летевшие из-под лютых копыт. Удары были едва слышны, но в глубокой тишине преподобному казалось, что стучит кулаком сама смерть:

– Открывай!

– Открывай, Григорий!

– Напрасно сопротивляешься, поп!

Старейшина монастыря Жича вытянул перед собой крест, а про себя непрестанно повторял: «Сгинь, сгинь…» Но сам хорошо знал, что стук не исчезнет и что самое позднее послезавтра ему придется открыть именно это окно. Порядок нарушать нельзя. Нельзя перепрыгивать через какие-то дни. Такова человеческая судьба.

I

Сцены из дней молодости, сова, покажись

На одной из оживленных столичных улиц среди бела дня под платаном с пупырчатыми листьями, изъеденными грязными дождями, стоит десятилетний Богдан.