Колюнечка елозит и капризничает.

– Ты дурной, – говорит он, обиженно кривя губы. – Отдай шоколадку.

– Я пожалуюсь маме, – угрожает он. – Тебя поколотят.

– Ненавижу уроки, – злится он, чуть раньше с той же экспрессией сообщивший о своей ненависти к единорогам, желтым цветам, ранней укладке спать, молоку и зубным врачам. – Ненавижу учиться.

Аккуратно заворачиваю батончик в надорванный фантик и укладываю в общую кучу.

Он безобразно мил, этот маленький засранец с синдромом дефицита внимания. Он отвратителен. Но я отбираю его сладости нежно и услужливо. Где-то неподалеку, слушая нас и бесшумно передвигаясь по коридорам, бродит Себастиан.

Кабинета мне не выделяют.

Ставят посреди огромной гостиной шкаф с учебниками, стол с компьютером, принтер и две парты – ученику и учителю. Вокруг нас акры темно-коричневого паркета, надраенного Санжаром. Картины на стенах. Подсвечники и хрустальные люстры. По плинтусам рассыпалась позолота.

Запах полироли почти выветрился. Теперь я слышу только глюкозный сироп, пальмовое масло, соевый лецитин, ячменный экстракт и сухой яичный белок. Так пахнут экскременты, вытрясенные всемогущим существом со всех уродов пластмассового мира и складированные на Южном полюсе.

За окном бушует май. Через две недели дети средних новосибирских школ сломя голову бросятся на каникулы. Колюнечку это не касается.

– Он уникальный и не может учиться в общей школе, – сообщает Алиса, рассматривая мой список запрошенных учебников.

– Он непросто сходится с людьми, – говорит Жанна, раздевая меня взглядом и постукивая ногтями по картонной упаковке, в которой были доставлены разобранные парты. – К такому мальчику нужен индивидуальный подход.

– В обычной школе ему и дня не протянуть, – многозначительно резюмирует Санжар, помогая мне перетаскивать шкаф из музыкального салона. – Членососа сразу загасят…

История, география, немного литературы. Семейство расстроено отсутствием у меня каких-либо склонностей к точным наукам. Биология на уровне начальной школы. Химия на уровне дворовых познаний. Правописание.

Спрашиваю:

– Сколько ему лет? На какой класс уже имеет подготовку?

– Просто расскажи ему все, что знаешь сам, – говорит Алиса, изгибая красивую бровь. – Систематизируй и расскажи.

Пытаюсь.

Выхода в Сеть, конечно же, нет. Впрочем, этому я даже рад – позвать на помощь мне бы все равно не позволили. Сам же по себе Интернет затягивает. Заражает, как болезнь. Уютненько устраивается в твоей нервной системе и через несколько лет, не успеешь оглянуться – уже не мыслишь своего существования без этого невидимого паразита.

Всемирная Сеть вызывает у меня чувство гадливости. Тошноты. Как банка с куском свинины, три дня простоявшая на палящем солнце.

Так вышло, что отныне Интернет состоит из психов… Из людей, принимающих на веру все, что угодно. Из анонимусов, с болезненно-недооцененной важностью защищающих свои, единственно верные точки зрения. Из умников, раздувающих дискуссии такого рода, что если бы посты из соцсетей были пламенем, оно бы давно достигло врат Рая…

Из торговцев крадеными шмотками и наркотиками. Из безумцев, торгующих детьми-проститутами под видом продажи детской одежды. Он наполнен распространителями разнокалиберного порно и спама. Создателями вирусов, как зарабатывающими на этом, так и просто маньяков-мизантропов, «бунтарей» против системы. Дрочилами, игроманами, бесталанными журналистами, горе-фотографами, оппозиционерами и извращенцами.

Все они досыта упиваются виртуальными заботами. Продолжают обогащать штамм безумия, мутировавшего на почве компьютеризации. Закрывая глаза на то, что настоящая гниль живет в мире реальном. С его раздолбанными дорогами, растущими тарифами, расцветом неофашизма, поднебесными ценами на жилье и высоким уровнем криминала. И поселилась эта дрянь тут далеко не в конце XX века, а задолго, задолго до первого модемного соединения…

Смотрю на Колюнечку, вертящего в руках пульт от электронной игрушки. Вспоминаю пони, подаренного ему в последний апрельский вечер. И понимаю, что с безумствами реального мира не сравнится ни один идиотизм и ненормальность анонимной Сети, где желаемое повседневно выдается за действительное.

Я спокоен. Сказал бы – умиротворен. Но в мои обязанности входит и обучение русскому языку, а это не совсем верный термин. Чувствую Себастиана, пребывающего где-то близко-близко.

Рассказываю про Гибралтар.

Рассказываю про пустыню Гоби.

Рассказываю про тропические леса и великую Амазонку.

Рассказываю про вымирающие виды животных.

Глобус, водруженный на горку надкушенных говешек в разноцветных обертках, сияет синевой океанов. Земля – красивая планета, если не учитывать тех, кем она населена. Командир, слева по курсу – синий!

Я бездонное майское небо, заполненное тысячными стаями грачей.

Я натянутая кожа мертвеца, задушенного рояльной струной.

Колюнечка не слушает. Но зона моей ответственности ограничена проведением уроков, а не концентрацией его внимания. Экзаменов не будет. Поэтому терпеливо продолжаю доклад, подготовленный вчера вечером. Мне плевать, какая часть лекции осядет в пухлощекой головке избалованного огрызка.

Рассказываю про меридианы. Рассказываю про Васко да Гаму и «Кон-Тики». Рассказываю про вымирающих амурских тигров. Рассказываю про стратосферу. С таким же успехом я мог бы поведать Колюнечке историю, позавчера услышанную от Чумы…

– Год назад, – скажу я щенку, мысленно представляя, как Себастиан раскрывает свой верный складной нож, – в одной деревушке, что под Тверью, дагестанец зарезал русского. Насмерть и жестоко.

Гитлер подойдет ко мне со спины, внимательно впитывая каждое слово.

– Может, русский был по зенки залит горькой, – продолжу я, глядя на Колюнечку, которому нет дела до официальной общеобразовательной программы, – но суть не в этом. Суть в натуре человеческой, а она иногда, старичок, исполняет такое… В общем, тема тогда актуальной была…

Доверительно, как Чумаков всем нам, – расскажу я мальчишке:

– Деревня сразу поднялась. Кавказцев бить начали, ларьки жечь. До пальбы дошло. Ввели, как нынче полагается, спецназ и усиленные отряды ментов. И вот тогда-то детдом и вспыхнул.

Страж дома нависнет над моим плечом, а глуповатый Колюнечка даже заинтересуется. Оторвется от игрушки и вперится в репетитора блескучими глазенками, наконец-то слушая по-настоящему.

– Старый детдом был. Ветхий и аварийный, – продолжу я, чувствуя шеей холод клинка, – из областного центра туда детей свозили, а денег на ремонт не давали. Вот и полыхнул. Да только не сам по себе. Мужик, предварительно замуровавший двери, находился там все время. Пока не рухнула кровля. Местный он был, диковатый, но тихий. Никто бы и подумать не мог… Некоторые говорят, во время пожара он себе болт полировал. Некоторые, что кайф по вене пускал. Были даже те, кто про игру на скрипке заикались, но это уж точно бред. В общем, прогорел детдом. И никто даже не дернулся – все были заняты подавлением волнений. А мужик этот, сорок двух ребятишек и семерых взрослых на тот свет отравив, отправился дальше по земле русской…