Папа многого ожидал от праздника: для его семьи открывалась дорога в королевские династии Европы. Это они обсудили с камергером ди Алериа и с художником Якопино да Конте, который получил задание отвечать за украшение праздника. Не сказав ни слова Якопино, Папа привлек к этой работе еще одного художника, восходящую римскую звезду, молодого Джорджо Вазари, прибывшего от изысканного двора Козимо Медичи. В этом юноше выгодно сочетались посредственность и угодливость, что делало его надежнее любого соглядатая. Именно он посоветовал украсить столы вазами Челлини, но сделал это незаметно, чтобы не раздражать старика Якопино и папского камергера.

Теперь же камергеру, этому знаменосцу арбитров элегантности, предстояло договориться с донной Филоменой. Кузина Папы была затянута в голубую парчу с золотым шитьем, и ее коренастая фигура слилась с очертаниями стоявших у стен кресел. Она взяла на себя наблюдение за последними приготовлениями к празднику, хотя никто ее об этом не просил, и все время что-то передвигала на столе, к полному отчаянию епископа ди Алериа и Якопино да Конте, которые не могли открыто высказать, что они о ней думают. Филомене словно недоставало рук, чтобы разорять царивший на столах порядок, и она поминутно отдавала хриплые приказания на неизвестном диалекте двум толстушкам, папским племянницам, совершенно ослепшим от сверкания ее голубого одеяния.

— Драгоценнейшая донна Филомена, — жалобно начал епископ, — эта ваза с конфетами, усыпанная лилиями… слишком много белого, теряется контраст с апельсинами и маргаритками.

— Епископ, вы что, думаете, что священник может обладать тем же изяществом вкуса, что и знатная придворная дама? Оставьте все как есть и доверьтесь мне. Даже в Мадриде не видали такого роскошного стола.

Маргарита старалась держаться подальше от этой битвы титанов. Всякий раз, наблюдая женщин семейства Фарнезе, она спрашивала себя, как могло случиться, что в этом доме, едва тронутом цивилизацией, могла появиться на свет Джулия. Мало того что она была прекрасна, как Венера, она оказалась способной покорить Алессандро IV Борджа и добыть кардинальскую шапочку своему брату Алессандро. А потом уехала в Неаполь и стала фавориткой испанского дворянина, одаренного, с точки зрения римских аристократок, если не богатством, то кучей добродетелей.

Звон колокола церкви Святого Евстахия предварил появление целого скопления драгоценных нарядов и украшений, которые с элегантностью несли на себе самые знатные дамы Италии. Зал и весь дворец наполнились неясным гулом, а потом оглушительным шумом голосов. Вместе со звоном колокола зазвучала музыка, но звуки труб и мандолин окончательно потонули в общем гомоне.

Маргарита Австрийская вошла первой, сияя золотом и радостью, за ней шли девушки с царственными близнецами на руках, дальше двигалось остальное семейство Фарнезе. Они расположились в смежном зале, куда каждый из высоких гостей мог явиться с персональными поздравлениями в адрес родителей и близнецов. Первым оказался имперский посол. Сразив всех чеканным энергичным профилем, дон Диего был полон решимости выказать презрение к неуемным амбициям семейства Фарнезе, у которого несчастная Маргарита Австрийская оказалась в заложницах. Он встал напротив нее и исполнил один из тех поклонов, что сделали испанский двор легендарным. Опираясь на плечо невестки, Пьерлуиджи привстал, стараясь попасть в поле его зрения и показать, что он отдает себе отчет в неискренности поздравлений посла. Рядом с ним застыли оба его «мясника», которые тоже прекрасно знали, как посол их всех ненавидит. Дон Диего выпрямился, и почтительный взгляд, устремленный на Маргариту, сменился таким гневным и вызывающим, что Пьерлуиджи инстинктивно отпрянул от невестки. Она наградила посла признательной удовлетворенной улыбкой. Тот повернулся и, ни на кого не глядя, вышел из зала. Пьерлуиджи впился себе в колено скрюченными пальцами, а граф ди Спелло таким резким движением откинул со лба волосы, что у него заболела шея.

От Ренаты и Виттории, вместе с Джулией ожидавших своей очереди, не ускользнула ни одна деталь этой сцены. Джулия не удержалась:

— Наконец-то в этой клоаке появился человек, который не боится высказать то, что у всех на уме.

Виттория тут же положила ей руку на предплечье, словно узду на коня надела.

— Джулия, уж не хочешь ли ты, чтобы народ поднялся на своего правителя?

— Мне будет достаточно, если секретарь Козимо не пойдет целовать руки Пьерлуиджи и своим убийцам, его «мясникам», после того как они бросили его на улице еле живого, обвинив в недостаточной почтительности к своим особам.

— Если бы все, кого мучила или унижала эта троица, встали и ушли, дворец бы опустел. А секретарь Козимо, кстати, стал главой Флорентийской академии как раз благодаря хлопотам Папы.

— За это на коленях поползешь руки целовать. Ты видела, как угодничал в церкви этот художник, что на него работает, Джорджо Вазари?

Рената вмешалась в их шепот:

— А что, Пьерлуиджи и его тоже…

— Не думаю, да в этом и нужды не будет. Если бы ты прочла письмо, которое Вазари отправил Фарнезе с просьбой заказа на Канцелярию, ты бы поняла, что он готов на большее, чем просто поступить на службу.

— Внимание, подходит наша очередь, — сказала Рената, подталкивая подруг ко входу в боковой зал.

— И никаких презрительных гримас!

Едва мажордом объявил, что столы накрыты, все, в сопровождении камергеров, перешли в большой зал.

Синьора Маргарита вместе с Оттавио и Алессандро села за стол с крестными и Пьерлуиджи с его супругой Джироламой Орсини, известной всем как Белобрысая Орса. От злоупотребления красителями ее волосы обрели вид светлой пакли. Близко от них, но чуть в стороне стоял стол Папы, слегка приподнятый над землей, как маленький подиум. Папа сидел за ним один, утопая в золоте кресла, багрянце скатерти и белизне своего сверкающего жемчугом одеяния.

Казалось, облако белого шелка застыло в ожидании того, кто в нем обитал, настолько тщедушный старый Фарнезе потерялся на фоне грандиозного спектакля.

Остальные гости занимали места поодаль от папского стола, согласно степени их принадлежности к царствующим домам. Виттория, Джулия и Элеонора, но без Ренаты, которой полагалось сесть за стол с крестными, оказались в нескольких метрах от понтифика и его семейства, зато в соседи получили, в качестве компенсации, дона Диего, и он мило с ними болтал в течение всего обеда. Прежде чем сесть, Джулия ухитрилась перекинуться несколькими словами с Ренатой. Речь зашла о туалетах.

— Самая красивая из всех — наша Маргарита. После тебя, разумеется, — улыбаясь, сказала Рената.

— Гораздо красивее, скажи уж, не жеманься. Только разве что эта сумочка… И где она ее откопала? Сказала бы мне, у меня есть сумки, вполне подходящие к случаю.

Рената тряхнула головой, и пышная грива волос качнулась в воздухе.

— Ошибаешься, Джулия. Проблема сумочек разрешению не поддается. Сколько бы их у тебя ни было, никогда не подберешь именно ту, что годится к платью. Даже если обладаешь вкусом Маргариты. Я, например, вообще решила не брать с собой сумочки на важные церемонии, зато пришлось отказаться от возможности то и дело подкрашиваться.