я не отдам ему Карту. Граната взорвется. Со мной будет покончено. Со мной уже, собственно, покончено. У него зазвенит в ушах, и ему ничего не достанется. А меня не будет. Или, что еще хуже, я окажусь в его власти. Здесь. В этом ужасном соборе. Нет ничего другого. Нет никакой Другой Стороны. Потому что, если она есть, то почему она не вмешивается? Где мой Ангел-хранитель в бронежилете и с автоматом? Где Другая Сторона? Ведь я здесь один. Я всю жизнь был один. Только я и он. Мой палач. Так что я могу сделать? Поменять орехи на железные пули? Только и всего. Сохранить мои орехи… Если я отдам ему Карту, то, может, будет так, как хочу я. Что ему до этого? Если не отдам — труп. Если отдам…» Вдруг его осенило. Как удар молнии. Он едва не рассмеялся — ведь ему уже не нужна была никакая Карта. Он и так ею не пользовался. Деньги? Мог их зарабатывать и зарабатывал. Впрочем, он уже верил в себя и знал, что справится и без денег. Он уже создал свой шанс и использовал его. Наладил свою жизнь и мог вести ее сам. У него была цель, семья, которую он любил, фирма, которую он лелеял, и место на земле, которое никто не может у него отнять.

Карта помогла ему создать это место, заставила мир позволить ему жить, но была уже не нужна. Ее ценность равна горсти железных пулек. Он выиграл.

— Предположим, я отдам ее… — Он все еще был в ужасе, потому даже не понадобилось ничего специально изображать. — Ты излечишь меня?

— Предположим, что я пообещаю тебе это — ты мне поверишь?

— Мое предположение дает мне больше, чем сохранение у себя Карты, — с необычайным лукавством ответил Земба.

Между его пальцев сочился голубой фосфоресцирующий свет. Он вынул светящуюся, как галогеновая лампочка, Карту. Держал ее между большим и указательным пальцами, словно козырного туза. Туза победы. Противник вытащил из широкого, будто бы сотканного из темноты, рукава руку, ладонь которой уже не была тонкой девичьей ладонью, но узловатой конечностью старца. Только лак на ногтях остался все тот же.

Земба почувствовал, что мир становится на свое место, что остановился космический механизм, замерли чудовищные шестеренки, прекратилось извечное тиканье. Вся его жизнь, и время, и пространство сошлись в одном месте и в одной точке времени. В одной точке. Критической точке. Он протянул Карту. Сухие, искореженные артритом пальцы сжались на другом конце светящегося прямоугольника, слегка запахло паленым, в воздух унеслись тонкие полоски дыма. Земба почувствовал, что Человек Со Стены тянет пластик на себя. Легонько, не для того, чтобы вырвать, а словно проверяя. Достаточно было слегка разжать пальцы, маленькую часть миллиметра. Ослабить давление на пластиковую поверхность. Последняя возможность ретироваться. Последняя секунда перед последним шагом. Время все еще было в одной точке. Он почувствовал, как капли пота катятся по щеке словно слезы. Достаточно лишь отпустить.

И он отпустил.

Ничего не произошло.

А потом, словно взрыв, раздался крик. Короткий пронзительный крик миллиона глоток. И тишина. Космический механизм заскрипел и пришел в движение.

В совершенно другую сторону.

Человек Со Стены аккуратно приложил Карту к считывающему устройству, прижал калькой, в свете пламени красной как кровь, и профессиональным движением провел рычагом. Голубой блеск Карты погас. Пропали тени на арках, контрфорсах и ажурных узорах. Нефы наполнились вечным мраком.

— Подтверждение вы получите по почте, — просвистел Человек. Его глаза в провале капюшона горели красным светом. — Ты некоторое время держал в руках весь мир, — добавил он. — Как ощущение?

Он уже не стоял на пути Зембы; рукой, спрятанной в слегка колышущемся, словно старая паутина, рукаве, указывал на дверь.

— Ты выиграл. Я больше не буду заниматься тобой. А сейчас иди.

Земба двинулся вверх. К свету.

* * *

Он стоял на улице, подставив лицо мартовскому солнцу, которое пробивалось сквозь стальные разорванные тучи. Стоял перед больницей, из которой вышел на собственных ногах. Он жил. Он мог дышать. Он жил. Земба никогда не предполагал, что сама жизнь, само биологическое существование можно ощущать. А теперь ощущал. Чувствовал всем своим нутром. Вдыхал воздух и выдыхал углекислый газ. Легкие расширялись и сжимались. Сердце билось и перегоняло по жилам не отраву, а чистую кровь. Желудок и внутренние органы работали. Функционировал кишечник и пенис, мозг и мышцы. Все системы готовы. Земба жил и был здоров.

Он смотрел на мир и восхищался им. Чувствовал его пульс в тельце первого смелого жаворонка, летящего в небо, по которому с сумасшедшей скоростью двигались похожие на клочья серых плащей тучи, чувствовал стук сердца и работающие батарейки жизни в телах водителей машин скорой помощи, которые одна за другой сумасшедшей вереницей подъезжали к больнице и захлебывались в звуках сирен. Он чувствовал, как пульсирует жизнь во всех существах, двигающихся вокруг него, дышащих, перегоняющих кровь. Везде вокруг него — в земле, в воздухе, под землей. Он таял в океане жизни. Он был как пьяный, лишенный способности оценивать, наблюдать и критиковать. Для этого еще придет время. Пока же он созерцал жизнь и мир. Простую красоту солнца, блестящего меж дико летящими тучами и рисующего радужные блики на кристалликах разбитого стекла. Великолепные фигуры густого дыма, возносящегося между домов. Волны холодного, насыщенного нефтью и гнилостью ветра.

Улицы были пустынны, вокруг не оказалось не только такси, но и вообще ни одной машины. Наверное, какой-то праздник. Ветер гнал по асфальту тысячу листков бумаги, похожих на конфетти-переростки. Ближе всего было до работы. Земба пошел пешком, наслаждаясь каждым шагом. Особняк, в котором был его офис, стоял на тихой улочке в окружении голых деревьев, под которыми еще сохранились пятна вмерзшего закристаллизованного грязного снега. Калитка была открыта, кто-то вырвал кассету электронного замка. Объектив камеры висел на пучке светодиодов, словно выпученное око, но этот вид показался Зембе скорее забавным. «Хулиганы, — добродушно подумал он. — После праздников отремонтируем». Дверь была открыта, но внутри никого не было. Терракотовое покрытие на полу покрывал симпатичный светло-коричневый рисунок глубоких следов от военных сапог. «Так даже красиво», — подумал Земба.

Стекла в студии звукозаписи превратились в сугробы кристаллов, хрустящих под ногами. Он прошел мимо развороченных рабочих столов и заваленных электронным мусором макбуков. У стены на полу, закатив глаза, сидел Стефан, тупо глядя перед собой. Он поднял голову, демонстрируя седую бороду, с одной стороны окрашенную в рыжий цвет. На его щеках засохли размазанные подтеки крови.

— Я живой, — произнес Земба. — Стефан, я живой!

Стефан поднялся и