Благодаря знакомству с Бернаром Мерсо приобщился к жизни деревни. Он позвал его как-то, почувствовав недомогание, а потом они стали видеться, часто к обоюдному удовольствию. Бернар тоже был молчуном, но, несомненно, человеком умным, правда, ум его был с привкусом горечи, от чего в глазах за черепаховыми очками вспыхивали огоньки. Долгое время проработав в Индокитае, он в сорок лет уединился в этом уголке Алжира, где в течение уже нескольких лет вел мирный образ жизни. Его жена, вьетнамка, с волосами, уложенными в пучок, и в современном костюме, почти не раскрывала рта. Благодаря своей способности ко всем проявлять снисходительность Бернар мог приноровиться к любой среде. Оттого любил всех, и сам, в свою очередь, был всеми любим. Он без труда ввел Мерсо в местное общество. Тот был уже накоротке с хозяином гостиницы, бывшим тенором, который пел, стоя за стойкой, а между двух арий «Тоски» обещал задать жене взбучку. Патрису предложили вместе с Бернаром войти в комитет, занимавшийся организацией праздников. И в праздничные дни, 14 июля и другие, они прохаживались с трехцветными повязками на рукавах или, собравшись с другими членами комитета за столом, покрытым зеленой, с пятнами от сладких аперитивов клеенкой, обсуждали, должна ли эстрада для выступлений музыкантов быть окружена пальмовыми деревьями или бересклетом. Его чуть было не завлекли в предвыборную историю неприятного толка. Но Мерсо имел возможность заблаговременно свести знакомство с мэром. Тот «держал в своих руках судьбы коммуны» (по его собственному выражению) в течение десяти лет, и эта почти вечность подвигала его к тому, чтобы мнить себя Наполеоном. Разбогатевший винодел, он выстроил себе дом в греческом стиле. Патрис был приглашен полюбоваться им. Дом был двухэтажным, но с лифтом, видно, хозяин не останавливался ни перед какими затратами. Мерсо и Бернар оценили эту достопримечательность. «Хорошо скользит», – благодушно отозвался о нем Бернар. С этого дня Мерсо преисполнился глубоким уважением к мэру. Они с Бернаром пустили в ход все свое влияние, чтобы тот остался на своем посту, который, безусловно, был им заслужен.

Весной деревушка с красными крышами, зажатая между горами и морем, вся утопала в цветах – чайных розах, гиацинтах, бугенвиллеях – и полнилась жужжанием насекомых. В час сиесты Мерсо выходил на террасу и подолгу смотрел на человеческое жилье, затихшее под немилосердными лучами солнца. Исторические анналы деревни повествовали о соперничестве Моралеса и Бингеса, двух богатых испанских земледельцев-переселенцев, которые благодаря спекулятивным махинациям стали миллионерами. Мания величия поразила обоих. Когда один из них покупал автомобиль, то выбирал непременно самый дорогой. Другой покупал точно такой же, но менял ручки на серебряные. При этом фантазия Моралеса граничила с гениальностью. Его прозвали «король Испании». Он во всем переплюнул Бингеса, которому не хватало воображения. Во время войны Бингес подписался на государственный заем в несколько сотен тысяч франков, а Моралес объявил: «Я сделаю лучше, я пошлю на войну сына». И послал, хотя тот не достиг призывного возраста. В 1925 году Бингес приехал из Алжира на великолепном «Бугатти». Две недели спустя Моралес выстроил себе ангар и купил самолет «Кодрон». Самолет как поставили в ангар, так он там и стоял. По воскресеньям в ангар допускали посетителей посмотреть на него. Бингес обзывал Моралеса «голодранцем», а тот его «безмозглым поддувалом».

Как-то Бернар привел Мерсо к Моралесу, на большую ферму, полную ос и пропахшую испарениями перебродившего виноградного сока, тот выказал им должное почтение, но принял гостей в эспадрильях и рубашке, поскольку не переносил пиджака и ботинок. Им показали самолет, автомобили, медаль сына, оправленную в рамку и выставленную в гостиной, потом Моралес взялся просвещать Мерсо относительно необходимости выдворять иностранцев из французского Алжира («сам-то я натурализован, но вот, к примеру, этот Бингес…») и повел их смотреть свою недавнюю причуду. Они углубились в виноградник, в самой середке которого была обустроена круглая площадка. На ней, под открытым небом, оказался оборудован салон в духе Людовика XV из предметов мебели самых редких пород дерева, обитых самыми дорогими тканями. Моралес принимал посетителей прямо посреди своих владений. Мерсо вежливо поинтересовался, что же делается со всей этой роскошью в дождливую пору, хозяин, не моргнув, ответил, не вынимая сигары изо рта: «Меняю на другую». Потом они с Бернаром еще не раз навестили Моралеса и обсуждали, чем нувориш отличается от поэта. Моралес, согласно Бернару, являлся поэтом. Мерсо пришло в голову, что из этого нувориша вышел бы неплохой римский император эпохи заката империи.

Некоторое время спустя в Шенуа на несколько дней приехала Люсьена. А в воскресный день утром Мерсо нанесли визит Клер, Роза и Катрин, как и обещали. И хотя Патрис был уже далеко не в том состоянии, которое заставило его вернуться в Алжир после первых дней одинокого пребывания, он был рад их приезду и пошел с Бернаром встречать их на остановку, куда их доставил большой автобус канареечного цвета. День был великолепный, деревню наводнили красные автомобили мясников, повсюду разгуливали люди в одежде светлых тонов, было много цветов. Мерсо с гостьями по просьбе одной из них, Катрин, заглянули в кафе. Катрин любовалась блеском, жизнью незнакомого ей места, а за стеной, на которую она облокачивалась, угадывала присутствие морской стихии. Когда они собрались уходить, на близлежащей улочке грянула поразительная музыка. Это был, без всяких сомнений, «Марш тореадора» из «Кармен», но инструменты играли так громко и не в лад, что назвать это сборище инструментов оркестром было трудно. «Это оркестр общества гимнастов», – заявил со знанием дела Бернар. И впрямь, два десятка незнакомых музыкантов, безостановочно дующих в духовые инструменты самого разного толка, не заставили себя ждать. Они держали путь к кафе, а за ними в канотье, сдвинутом на затылок, под которым был носовой платок, обмахиваясь рекламным веером, выступал Моралес. Он нанял музыкантов в городе: «С этим кризисом жизнь слишком грустна», пояснил он позже. Ввалившись в ресторан, все расселись согласно его указаниям и закончили исполнять марш. Кафе было битком. Тогда Моралес встал и важно проговорил, обведя присутствующих взглядом: «По моей просьбе оркестр повторно исполнит «Тореадора».

Маленьких тупиц, как их называл Патрис, душил смех. Но, добравшись до дома Мерсо и оказавшись в затемненной прохладе комнат, которая подчеркивала ослепительную белизну стен, полных солнца, проникающего сюда из сада, они притихли, чувствовалось, что им здесь хорошо, а Катрин даже выразила желание принять солнечную ванну на террасе. Мерсо отправился провожать Бернара до дому. Уже второй раз тот становился свидетелем некоторых фактов из личной жизни Патриса. Их отношения нельзя было назвать доверительными, Мерсо понимал, что Бернар несчастлив, а Бернар был слегка обескуражен образом жизни Мерсо. Они расстались, не обменявшись ни словом. Патрис условился с подругами, что завтра спозаранку они все вчетвером отправятся на экскурсию. Высота Шенуа немалая, до вершины добраться – дело непростое. И все же им светило провести незабываемый день, наполненный усталостью и солнцем.

Рассвет застал их на первых крутых склонах Шенуа. Роза и Клер шли первыми, Патрис и Катрин замыкали шествие. Девушки хранили молчание. Шаг за шагом они поднимались все выше над морем, еще окутанным белым утренним туманом. Патрис тоже молчал, слившись с горой, покрытой редкой порослью ершистого безвременника, с ее ледяными ключами, чередованием тени и света, прислушиваясь к своему телу, которое то соглашалось с ним, то восставало. Они сосредоточились на продвижении вперед, вбирая в легкие утренний воздух, режущий как раскаленное железо или отточенная бритва, с головой уйдя в старание превзойти себя, одолеть непокорный склон. Роза и Клер, устав, замедлили шаг. Катрин и Патрис обогнали их и вскоре потеряли из виду.