Она понравилась ему, вот в этом всё дело, от этого раздваивается и сбивается мысль! Он закрыл глаза, вспомнил и усмехнулся. Они сидели на досточке, он жевал капусту, а она во все глаза смотрела на него.

Илья Сергеевич Субботин, профессор и доктор наук, к тридцати пяти годам устроил свою жизнь, как ему нравилось, и никакой другой не хотел. Он так хорошо всё придумал!.. Домик в старом дачном посёлке – ни заборов до небес, ни шлагбаумов, ни маникюрных салонов и супермаркетов поблизости. Домик достался ему в наследство, и его гонораров вполне хватало, чтобы жить и не тужить. Собака породы корги, по имени Хэм – как бы и Хемингуэй, и ветчина, что тоже приятно. Осенью траву засыпает иголками и сосновыми шишками, и когда они горят в костре, пахнет смолой. Кабинет, в кабинете диван и книги, на столе школьная металлическая подставка – когда он работает, ему удобно, чтоб книжка стояла на подставке. Он работает, а Хэм валяется в ногах – тоже трудится изо всех сил, время от времени всхрапывая и перебирая во сне короткими лапами. Илья Сергеевич часто уезжает по делам, и Хэм остаётся с Галей, которая присматривает за домом уже много лет, она досталась профессору в наследство вместе с домом. Впрочем, иногда Илья берёт корги с собой, и тогда Галя сердится – ей скучно приходить в пустой дом.

Лет с тринадцати он стал придумывать себе будущую жизнь, которой когда-нибудь заживёт. Собственно, жизнь представлялась ему смутно, зато отлично рисовалась картинка: вот он, уже взрослый и самостоятельный, ни от кого не зависит и ничего не боится, самое главное – не боится родительских ссор и скандалов. Он приходит домой, а дома тихо и нестрашно, и можно просто сидеть, наслаждаясь покоем. В тринадцать лет ему хотелось покоя!.. Его встречает собака – в тринадцать лет он мечтал, чтоб была собака, друг, – и они отлично понимают друг друга. С собакой невозможно поссориться!

Всё сбылось – и собака, и убежище, и стены, которые защищают. В его мир не допускался никто, способный даже случайно задеть его и причинить боль. Ему нравилась его наука, целый мир, который он мог рассматривать и изучать. Ему интересны были его исследования – они словно восполняли недостающие страсти и страдания, при этом почти его не касаясь. Ему хорошо было с Галей и Хэмом, и больше он ни в ком не нуждался. Иногда он чувствовал себя стариком, и его это забавляло. Нет, он посмеивался над собой и своими «стариковскими привычками», но всё же с некоторым превосходством относился к ровесникам, которые всё «искали», «разочаровывались», «начинали сначала»!..

Илья решительно не желал ничего «начинать сначала». Даже романы, в которые он время от времени ввязывался, были непродолжительны и скучны. Девушкам он казался слишком заумным и высокомерным, особенных денег у него никогда не водилось – ни колечек, ни волшебного уик-энда на Майорке. Нечего выложить в инстаграмм! Некоторые, совсем отчаявшиеся, так активно начинали боевые действия в направлении брака и семейного очага, что он пугался до смерти. Предпоследняя устроила целое представление с внезапной беременностью и воспоследовавшими попытками суицида, профессор еле ноги унёс!.. Последняя всё обижалась, что он не принимает её у себя – он никого и никогда не приводил в дом, – а после визита объявила, что у неё аллергия на собак и от Хэма придётся избавиться. Илья быстро избавился – от неё, – а Хэм остался. Время от времени она ещё продолжала писать и звонить, и он терпеливо удалял из почты её гневные письма.

Он слишком любил себя, свою собаку, свои книги и сосны, чтобы всерьёз делить всё это с кем-то ещё. Матери, которая иногда приставала с женитьбой, он говорил, что ленив, радости семейной жизни не для него. Для него – кабинет, разношенные джинсы, старая толстовка, кружка с чаем и пёс в ногах, больше ничего не нужно. На совместный быт, общую ванную, торговые центры по выходным – пойдём ещё вон те туфли посмотрим! – на подруг, их мужей и чад, на ужины с тёщей и тестем – водочка и разговоры о политике – он не готов решительно.

Но странная деваха в дредах понравилась ему – пожалуй, первый раз в жизни. Просто понравилась, и всё, без дальних прицелов, без осмыслений и переосмыслений, без разбора недостатков – с чем он может временно примириться, а с чем уж точно нет. Собственно, про её недостатки и достоинства он вообще ничего не знал, и – странное дело! – ему было наплевать на них.

Ему нравилось, как она смотрела на него, как говорила, хотя ничего особенного она не говорила, но её низкий голос хотелось слушать. Ему нравился её бюст, что ты будешь делать, и несколько раз он ловил себя на том, что шарит глазами по её куртке-стогу в попытках рассмотреть этот самый бюст!

И то, что она всё время и не по делу обижалась на него, ему нравилось. Ему хотелось её дразнить, разговаривать с ней, указывать ей на её промахи, держать за руку, хотя синие татуированные запястья вызывали у него некоторое содрогание.

Илья закрыл записную книжку, прицелился и кинул её на стол. Она шлёпнулась и поехала, немного подвинув чёрную папку.

…Он возьмёт её в сообщники, а там посмотрим. Он ведь почти взял!.. Без неё ему будет скучно. Он почувствовал эту скуку, когда остался на улице с Матвеем и Зоей Семёновной, а она ушла. Он ведь почти побежал за ней, лишь в последнюю секунду удержался, да и то потому, что из магазина появился Матвей. Только нужно сказать ей, что он всё видит и понимает, он ведь почти сказал!..

Почти, почти… Весь день он натыкался на «почти» – почти понял, почти додумал, почти сообразил.

Хотелось есть – целый день он провёл на улице, да ещё бегал, а утром водки тяпнул, – и при мысли о Клавдиином ужине настроение у него улучшилось.

Он вытащил из кедов газету, обулся и вышел из номера, позабыв на столе ключ.

В коридоре было тихо, а на лестнице разговаривали, и он замедлил шаг.

– Я тебя уничтожу, – негромко говорил низкий голос, Илья остановился и затаил дыхание. – Ты меня знаешь, так и будет. И не только тебя, всех. Это проще, чем ты думаешь. Если ты станешь мне мешать. Это понятно?

Пауза, какое-то топтание и словно хрип.

– И не смей никуда звонить. Что ты хочешь рассказать?? Кому?! Кого послушают, тебя или меня?! Ты оцени, попробуй!

И снова пауза.

Илья понял, что они сейчас уйдут, и опять будет «почти» – слышал и почти видел! – и бросился вперёд.

Броситься-то он бросился, но в этот момент распахнулась дверь в номер Матвея, и профессор лбом прилетел в её дубовый край. Череп треснул и раскололся надвое, перед глазами закружились и одна на другую повалились стены, и он осознал себя сидящим на полу.

Онемевший Матвей стоял над ним.

Илья взялся руками за голову и соединил расколотые половинки. В ушах звенело.

– Здрасти, – сказал Матвей.

Илья кивнул, держа голову в руках.

– Вы… упали?

– Я шёл по коридору, – едва выговорил профессор Субботин. – А ты дверь распахнул! И я ударился!

– Вы… подслушивали?

Так оно и было – подслушивал. Спохватившись, он вскочил, подбежал к лестнице и заглянул. Разумеется, никого давно не было на площадке.