– Чего?

– Кострома!

– А почему Кострома?

– А почему бы и нет?

Саша отправилась в Кострому, и ей там понравилось.

Этим летом Арсений уехал на Гоа. Звонил оттуда, приглашал приехать, но у Саши не получилось. Она сдавала сложный проект, и вырваться не было никакой возможности. А потом осень. А вскоре ухнуло все в тартарары, в смысле, догнало кризисом. Отъездились. Сидите теперь.

Сейчас, когда она вспоминает их с Сеней путешествия и приключения, ей кажется, что это было в другой жизни…

Самый депрессивный город на свете встретил, как и положено, серым свинцом неба в висок, ядом невской водички в кровь, штормовым ветром, который сносил остатки кровли с Сашиной прохудившейся крыши. Вот куда надо ехать стреляться, вешаться, сводить счеты с жизнью каким-нибудь иным способом, вплоть до самого экзотического. Определенно, в этом городе доступны два варианта: похоронить свою тоску и выздороветь или похоронить себя.

Арсений стал склонять Сашу к первому варианту сразу, как только встретил ее в аэропорту.

Друг на фоне осеннего Петербурга смотрелся экстравагантно. Он и так от природы смуглый, а в Индии загорел просто до неприличия, к тому же оделся Сеня в пику унылым серо-коричневым тонам, преобладающим в одежде петербуржцев, в яркие жизнерадостные цвета, с преобладанием розового. Арсений вообще придерживается теории, что в каждый день недели нужно носить одежду определенного цвета. В этом имелся какой-то особенный смысл, непонятный для Саши и очевидный для Арсения. Кроме того, он считал, что так проще помнить дни недели.

Двухметровый, смугло-шоколадный, с ярким розовым шарфом вокруг шеи, Арсений подействовал на Сашу, словно нашатырный спирт: будто ее вернули из глубокого обморока, и ей даже захотелось восстать «из глубокой печали».

В Петербурге Арсений остановился у друга-художника. Большая квартира на канале Грибоедова поражала запущенностью, чугунной ванной времен царя Гороха, стоявшей прямо посреди кухни, и восхитительным, усиленно-депрессивным видом из окон.

Сеня отпаивал Сашу имбирным чаем и рассказывал о своих приключениях.

Оказывается, он вернулся с Гоа, где пробыл пару месяцев, несколько дней назад. А в Петербург приехал, чтобы попрощаться с другом. Саша встревожилась:

– Почему попрощаться?

Сеня улыбнулся:

– Саня, можешь меня поздравить: я нашел место на земле, где мне хорошо и спокойно. Где я понимаю, что спешить больше никуда не надо. Потому что благодать здесь и сейчас. С тобой или перед тобой. Короче, мне так понравилось на Гоа, что я туда уезжаю. Насовсем.

– Сень, ты что? – тревожно воскликнула она.

Ничего себе, единственный друг и тот собирается свалить на Гоа. А ее оставить! На кого, спрашивается? Нет, им, просветленным, хорошо, а что делать темным дурам? И она растерянно, сознавая очевидную глупость вопроса, спросила:

– А что же делать мне?

– Идти своим путем, – важно изрек Арсений, и Саше захотелось его убить.

Только она стала думать, что жизнь налаживается и друг спасет друга, как выяснилось, что он уезжает за благодатью. Причем навсегда.

Но если человеку хорошо, и он светится от счастья, и весь такой шоколадно-радостный, не будет же она просить его переменить решение отказаться от счастья? Она, конечно, эгоистка, но не до такой степени.

– Когда уезжаешь?

– Послезавтра в Москву. Если хочешь, вернемся вместе, а потом я уеду. А теперь давай рассказывай, как ты, Саня. Что у тебя случилось?

Ее унылое повествование свелось к нытью и жалобе на полный жизненный кризис во всех смыслах. Честно выслушав ее стенания, Сеня высказал свое мнение, отличное от мнения Саши и большинства российских граждан.

– Фигня это все, Саня!

Она позволила себе усомниться:

– Так уж и фигня?

– Конечно! Кризис – это такая заморочка для всех, но в хорошем смысле! – серьезно заверил Сеня. – Оно даже к лучшему, что так случилось. Некоторым на пользу пойдет.

– На меня намекаешь?

– Нет. На девяносто девять процентов человечества.

– А ты, значит, удачно попал в тот самый один процент, которому кризис до лампочки?

– Именно.

Она выдохнула с искренним восхищением:

– Здорово! Ты, Сеня, наверное, уже просветленный. А мне до этого состояния еще переть и переть. Жизни не хватит.

Он подлил ей имбирного чая:

– Дойдешь, куда ты денешься! Главное, в пути делать остановки, чтобы отдохнуть, посидеть на холме и перевести стрелки.

Вечером они пошли гулять по самому депрессивному городу. Сеня хихикал и говорил, что после солнца, моря и ашрамов Индии серебро и свинец Петербурга выглядят, как сон или литература, одним словом, нечто выдуманное, не имеющее к реальности никакого отношения. На Фонтанке он снял свой великолепный розовый шарф и завязал Саше глаза.

– Сейчас, Саня, будет чудо!

Он куда-то вел ее, держа за руку. Наконец они пришли. Сеня снял шарф.

– Это Новый год, Саня! И детство!

Оказалось, что пришли они в знаменитый питерский клуб, где всегда встречают Новый год – каждую ночь.

В клубе было клево и по-настоящему весело. Не притянуто за уши. Они действительно встречали Новый год. И он был настоящим. Как и елочные игрушки, которые оказались не фальшивыми и радовали глаз. И Снегурка была не фальшивая, и Дед морозный. И множество пьяных, абсолютно счастливых людей, которых вдруг – вот роскошный подарок! – на время вернули в детство. Саша с Сеней напились, надели заячьи уши и скакали под елкой, как подорванные. И было им хорошо.

Потом они взяли такси и долго катались по улицам. В машине вместе с Сеней пели про мишек. Вообще этой песне Сашу научил именно Сеня, открыл для нее эту песню, можно сказать, подарил. Таксист, хмурый бородатый дядька, даже расчувствовался и сказал, что поют они здорово, с душой и надрывом, хотя почему они постоянно поздравляют друг друга с Новым годом, не понял.

Они затихли, когда устали петь, желать счастливого Нового года и изображать бой кремлевских курантов. Пьяная, совершенно ошалевшая от счастья Саша смотрела на проносящиеся за окнами картинки города, пока не заснула.

Утро, когда они поехали в аэропорт, было хмурым, серым, унылым. Сашин лифт неуклонно ехал вниз. Она даже пожаловалась Сене на то, что в последнее время совершенно разбалансирована.

– Как будто я – сломанный лифт. Езжу туда-сюда. То вроде настроение улучшается, тонус прибавляется, и лифт идет вверх, то я снова на нуле, еду вниз. При этом мою кнопку может нажать кто угодно. Вот когда мы позавчера скакали под елкой, нацепив заячьи уши, мой лифт находился на верхнем этаже высотки, а сейчас валяется где-то в подвале.