– Да ладно! Ты всегда была его любимицей, спортсменка.

– Мама, его любимцем всегда был он сам.

– Ой, как это верно! До сих пор поверить не могу. – Она качает головой, залитые лаком волосы остаются абсолютно неподвижными. – Такое ощущение, что успех с книжками – это его последняя месть.

– Да ладно! Он всегда говорил, что хочет быть писателем!

– Все говорят, что хотят быть писателями, ангел мой. Если бы все романы, задуманные у барной стойки, были напечатаны, на планете не осталось бы ни одного живого дерева. Нет, как только он от меня ушел…

– Насколько я помню, от него ушла ты. К Либу.

Мать делает выдох, округляет глаза и объясняет каким-то вымученным тоном, как будто я до сих пор ребенок: физически я, да, но только потому, что у него смелости не хватило уйти первым. Но разрыв наш устроил он, босяк чертов. Потом уже, после того как я несколько лет тянула его на себе, он начал что-то там делать в БПД, потом встал наконец со своей толстой ирландской жопы и начал писать.

– Чтобы писать, на жопу наоборот садятся.

– Совершенно верно, именно поэтому для него это лучшее занятие, – говорит она, поджимает губу и заметно мрачнеет: становится понятно, о чем она думает. – У него там, наверно, телочка молоденькая уже завелась, какая-нибудь бессмысленная фифа…

– Могу спорить, что несколько, – говорю я, поднимая вилку с тофу ко рту и надеясь, что этот кусок будет вкуснее предыдущего. Увы, разочарование наступает мгновенно.

У мамы отпадает челюсть, она пялится на меня.

– Ну а что, такова наша доля. Как человек стареет? Он ведет себя сдержанно и с достоинством, и жизнь становится зубодробительно скучной. Если же пуститься во все тяжкие, то это выглядит печально и жалко. Что красное, что черное: никто не уйдет из нашего казино с полной стопкой фишек, увы.

– Господи, Люси, ты бы себя слышала! Ты говоришь как он, абсолютно.

– Ну, это цитата из Мэтта Флинна.

Мать мысленно прокручивает имена своих клиентов, по окончании этой операции выражение на ее лице становится бессмысленным.

– Это его персонаж, бостонский детектив, – говорю я.

Она недовольно цыкает и снова подносит ко рту вилку с мокрыми листьями шпината. Бедная мамочка, одни деньги на уме, и так прогадать с мужиком: тот, у кого, как ей казалось, никогда ничего не будет, возьми да и пойди в гору, как только она от него ушла. Это, должно быть, вдвойне обидно, когда все разваливается и с этой ебаной недвижимостью ей приходится перебиваться с хлеба на воду. Эта женщина сделает что угодно, в определенных рамках конечно, как она сама говорит (и я должна верить ей на слово), чтобы добиться сделки. Мать вскочит с постели посреди ночи и ради клиента помчится в магазин за продуктами. Она окажет ему любые услуги. А где прочерчена граница дозволенного, я лучше не буду и думать. Ее давний бойфренд Либ практически брошен ею на произвол судьбы, вернее, на произвол дешевых баров СоБи, примерно так же, как когда-то мой отец, который шлялся по кабакам Южного Бостона.

Мать заказала к тофу имбирный соус и теперь подцепила вилкой нелепую вязкую смесь, но, попробовав, скривила лицо и бросила вилку обратно на тарелку.

– Фу, соус имбирный, а на вкус как мука. Ад! Хочешь гарантированно невкусной еды – поезжай на Оушен-драйв!

В стоической тишине мы кое-как доедаем остатки салата. Я вхожу в Lifemap TM, чтобы попробовать подсчитать бесполезные калории в этом ядовитом соусе. Собираюсь что-то сказать, но мать машет рукой, показывает на телефон и поднимает его к уху:

– Прости, огурчик, мне надо ответить… Лонни! Да, у нас все в порядке! М-м-м-м-х-м-м-м… Да, некоторых действительно потрепало как следует, но нам очень, очень повезло. В самом верхнем сегменте по-прежнему, как бы сказать… короче, врать, как все риелторы, не буду – дела не блестяще, но держимся нормально, это точно. А объект, который вы выбрали, прекрасный… М-м-м-м-х-м-м-м… Я говорила, что среди соседей у вас может оказаться Дуэйн Уэйд?[18]Разведка донесла, что он недавно смотрел дом напротив, знаете, который в испанском колониальном стиле? Но по сравнению с вашим там и смотреть-то не на что, уверена, что вы со мной согласитесь…

Я наблюдаю, как она жестикулирует: все-таки она прирожденный продавец. Что я о ней знаю-то вообще? Развод родителей было так же сложно понять, как и их отношения. Я всегда считала, что первой изменила мать, потому что она любила пофлиртовать в компании мужчин. Когда она сбежала с Либом, я была подростком, и большим сюрпризом это для меня не стало. Либ тогда продавал Datafax TM. На одной из своих последних серьезных должностей он продал систему контроля времени для менеджеров высшего и среднего звена бостонской страховой компании, где мама тогда работала, а потом учил ею пользоваться.

Либ умел продавать. Он не только продал ей себя, но и в нагрузку соблазнил рынком недвижимости во Флориде.

– За недвижимостью ближайшее будущее. Доткомовский бум я прозевал, потому что сомневался, – провозглашал он. – Но теперь никаких сомнений. Я прыгаю в последний вагон уходящего поезда.

И мать прыгнула вместе с ним.

Когда они сошлись, он признался, что Datafax TM – система крутая, но что на смену ей скоро придут электронные программы для РС и Mac. Очень скоро люди будут вести записи в компьютерах, ноутбуках и телефонах. Психологическая связь с бумажной системой практически сойдет на нет, и Datafax станет нишевым продуктом, который будут покупать несколько стареющих, хотя и ценных клиентов. Бизнес-аксессуаром яппи, каким он был тогда, Datafax больше не будет. Так что недвижимость, мол, настоящее золотое дно и для него, и для мамы.

После того как родители разошлись, мы с Джоселин остались в Веймуте с отцом. В Майами мы с ней не поехали якобы потому, что она не хотела прерывать нашу учебу в школе. Хотя я не особо и училась; я хотела только тренироваться и бороться. Мне было пятнадцать, и я ненавидела весь мир. Предыдущим летом я поссорилась и с матерью, и с отцом, особенно с отцом, после одного судьбоносного случая в парке Эбби-Адамс – случая, который мое семейство неправильно интерпретировало и который сделал нас совершенно чужими. Я очень удивилась, когда отец поддержал мое решение уйти из легкой атлетики и заняться единоборствами. Мать была в ужасе:

– Но почему, огурчик мой?

Джоселин не сказала ничего (как обычно), только посмотрела со своим обычным высоколобым презрением.

– Хочу драться, – сказала я и увидела, как в отцовских глазах загорелась тихая гордость.

И я стала драться. Я записалась на тхэквондо в местный спортцентр, потом перешла на тайский бокс. Для меня это было освобождение, настоящее. Я смогла выпустить всю накопившуюся энергию и агрессию. С самого начала было очевидно, что связываться со мной захотят немногие. Я смотрела сопернице в глаза, и та сразу морально рассыпалась. Мне нравилось, что в этом спорте все разрешено, и ебашила локтями, коленями, ногами, кулаками, буквально разрывала противника на куски. Я была самородок нашей местной Ассоциации тайского бокса, тренировалась как помешанная и дралась страшно.