Мы пришли туда опять на следующий вечер, звучали те же песни, но абсолютно по-новому. Ничего общего с прошлым вечером, и дело не в репетициях и не в саунд-чеке, просто они были живые, рождались прямо на твоих глазах и приходили к своим ученикам прямо здесь, посреди вечера, прямо перед тобой…

И сколько я ни ходил на них, каждый раз это повторялось — не похоже на вчера, ТАК они еще никогда не играли и никогда играть не будут. Игги вкладывал жизнь и душу в каждое выступление. Мне каждый раз казалось, что из него сочится кровь. В каждом выступлении была, черт возьми, настоящая кровь.

С этого момента рок-н-ролл не мог значить для меня меньше. Что бы я ни делал — кровь была на бумаге, на струнах, потому что если отдал меньше — выходит хуйня, полная, блядь, потеря времени.

Алан Вега: Вышел Игги в рваных джинсах, вместо трусов бикини, из которого висели его яйца. Он попытался петь и заблевал все вокруг. Он бегал по залу и срал, а потом прыгнул на Джонни Винтера, который сидел за спиной Майлза Дэвиса. Джонни Винтер ненавидел их, а Майлз Дэвис любил. Это было лучшее шоу из тех, что я видел в жизни.

Джим Кэролл: Это Патти Смит в первый раз привела меня на Stooges. Игги снял рубашку и спустился к зрителям, он смотрел прямо на нас, и Патти сказала: «Думаю, он подойдет к нам».

Я сказал: «Если он меня толкнет, я ему так въебу…» Я думал, мол, что это за хуйня? Исполнительское искусство? Ха-ха-ха! Но Патти западала на все в таком духе. Ее опьяняла сырая энергия в любом виде.

Стив Харрис: Игги вынул хуй и положил на колонку. Колонка вибрировала, хуй, соответственно, тоже. Игги остался доволен.

Ли Чайлдерс: Выступление Игги вышло далеко за пределы простой сексуальности. Джери Миллер, суперзвезда Уорхола, сидела в кресле на том, что можно примерно описать как первый ряд. Игги подошел к ней, положил руку на ее лицо, довольно сильно ухватил, а потом начал таскать ее за лицо, а она пыталась удержаться за железное откидное кресло. То, что Игги вытворял с ней, было не сексуально, а скорее жестоко. Никто не знал, что и думать.

Игги — это было первое увиденное мной из того, что стало моим рок-н-роллом.

Игги Поп: Я перестал нормально соображать, когда выступал четыре дня подряд. Потом я понял, что зрителям именно этого от меня и надо. А я, со своей стороны, радовался любому их участию.

Например, в первом ряду сидел Чарльз Мэнсон, и я начинал: «Да, Чарли, рад видеть тебя, детка, перед собой, эй, у нас тут товарищ, из-за которого вся Америка стоит на ушах, давайте ему похлопаем».

Знаешь, на это не обращали внимания. Как говорил Гитлер: «Надо прийти к наименьшему общему знаменателю».

Для Stooges это было необходимо, потому что тут сидели единственные люди, кто любил нас. Когда мы только начали, наши фанаты были свалкой человеческих отбросов — совсем как ранние христиане. Подобрались самые страшные девки и тупые парни — люди с кожными болезнями, с сексуальными проблемами, с избыточным весом, с проблемами с работой, с психическими проблемами, то, что и называется человеческой свалкой.

Дэнни Филдс: Когда дело дошло до Игги, ко мне цеплялись, что я совершаю смену поколений — продвигаю Игги как Джима Моррисона следующего поколения. У меня и в мыслях ничего такого не было. Между Игги Попом и Джимом Моррисоном не было ничего общего. Игги был опасен.

В отличие от Джима Моррисона Игги мог выйти, поднять четырехсотфунтовую скамейку над головами ребят, сидящих в первом ряду, как будто собирается обрушить ее им на головы, и в момент замаха казалось, что он уже не сможет остановиться. Казалось, что ребят сейчас раздавит насмерть. А Игги останавливал скамейку в воздухе, как какая-нибудь Надя Команечи.[21]

Позже я лучше познакомился с ним и знал, что во время выступления никого не должны убить, но каждый раз в голову закрадывались мысли: а вдруг именно сегодняшний вечер станет исключением?

Тюремный рок[22]

Уэйн Крамер: Ситуация с МС5 ухудшалась уже не только и не столько из-за разборок со звукозаписывающими компаниями. Если ты занимаешь политическую позицию, особенно если выступаешь с призывами к насилию, тебе гарантирована жесткая реакция со стороны властей.

В Детройте среди родителей, учителей, полицейских и прокуроров ходила мысль: «Ну, когда что-нибудь сделают с МС5? Сколько можно терпеть то, что они говорят?»

На концертах мы призывали людей курить траву, сжигать лифчики, ебаться на улицах — речь шла уже не просто о «Ну, мы слишком буйные для индустрии звукозаписи», что, конечно, имело место быть. Все зашло гораздо дальше. В мире музыки господствовали мир и любовь, а когда ты выходил за их пределы, на грань революции… дело было дрянь.

Дэннис Томпсон: Никсон и хитрые товарищи в Зеленом кабинете, в мозговом центре правительства, сели и решили: «У нас есть легкий способ решить проблему. Давайте обломаем им кайф».

У правительства появилась идея. Впрочем, все было очевидно. «Эти люди после травы, хэша и психоделики становятся насквозь революционными, им в голову приходят странные идеи, вроде «Давайте изменим мир. Давайте уничтожим фашистских политиков».

Значит, самое мудрое — дать им то, чем мы так долго снабжали гетто, потому что эта схема отлично работает». Неожиданно везде появился героин. Дешевый и доступный.

И все перешли на героин, может потому, что фиг ты купишь килограмм травы, чтобы спасти душу. И, несомненно, музыка от этого изменилась. Музыка зависит от того, что ты принимаешь.

Дэнни Филдс: Меня уволили из «Электра Рекордз» в день инаугурации Никсона, 20 января 1969 года. Парень, который уволил меня, попутно навешал мне пиздюлей за то, что я пересказал слушок о том, что какая-то его родственница залетела.

Думаю, это была последняя капля. Наверно, они давно хотели выгнать меня, потому что то, что я привносил в их тщательно взлелеянный мирок фолк-яппи, только создавало проблемы. Не знаю, чего я приносил больше: денег или неприятностей.

Если подумать, что я сделал в «Электре»? Боролся с Doors (мы с Джимом ненавидели друг друга); подписал МС5, которых они выгнали; подписал Нико, которая сроду не продала ни одной записи; подписал Дэвида Пила и Lower East Side, поставивших их в морально-этический тупик своей записью «Есть марихуана», которая разошлась тиражом примерно в миллион копий и обошлась в три тысячи долларов.

Сразу после этого меня уволили, а Джона Синклера арестовали за два косяка и посадили на девять лет.

Уэйн Крамер: Детектива по наркотикам, который в первый раз арестовал Джона за траву, звали Уорнер Стрингфеллоу. И Джон решил написать «Поэму, посвященную Уорнеру Стрингфеллоу».