Мы завернули за угол. Дима расшатывал фанеру, а мы с Ромой зубоскалили. Дима вспотел от напряжения.

— Пацаны, хватит ржать, помогите, что ли!

Рома взялся за фанеру и выломал кусок вместе с гвоздем. Дыра стала немного больше, но все равно недостаточно, чтоб пролезть. Работа кипела.

— Пить хочется. Кто-нибудь воды захватил?

Я достал из рюкзака бутылку минералки. После получаса непрерывного труда мы все тяжело дышали и вытирали пот. Дима нашел на земле камень и долбанул им по доске: раздался звук, похожий на выстрел, по дереву пошла трещина, но доска выдержала.

— Эй, тише, — шепнул Рома.

Кто-то подошел к контейнерам выбросить мусор. Мы замерли. Отсюда было видно контейнеры и человека с мусорными пакетами в руках, но очень смутно, потому что совсем стемнело, а электрический фонарь возле контейнеров едва светил и помаргивал. Не знаю, заметил ли нас человек; в любом случае он ушел, ничего не сказав. Дима еще раз ударил по доске: безрезультатно. Дима чертыхнулся и отбросил камень.

— Давайте завтра лестницу притащим, — предложил он. — На втором-то этаже решеток нет, легко залезем.

— Как ты себе это представляешь? — хмыкнул Рома. — Лестницу на глазах у всех переть? Тогда уж точно вызовут ментов.

— Да мы осторожненько. На тачке привезем.

— До-о.

— Сам ты «до-о», блин.

— А лестница у тебя есть вообще?

Дима почесал затылок.

Я вспомнил:

— У Крупковского есть складная лестница, можно одолжить. Но ее не хватит: тут высоко. Можно скинуться, конечно, и купить новую.

Дима нахмурился. Потом улыбнулся:

— Тю. К черту лестницу. У меня ведь гвоздодер есть. С гвоздодером мы тут быстро расковыряем.

Было предложено собраться здесь завтра, но уже с инструментом. Однако завтра не получалось у Ромы. А послезавтра нашлись дела у Димы. Таким образом, приехали сюда снова мы только через три дня в пятницу вечером. Ничего не изменилось. Здание выглядело таким же серым и обшарпанным; все те же решетки на окнах первого этажа. Свет в комнате охранницы горел. Мы постучали туда на всякий случай: никто не открыл. Внезапно нас окликнул проходивший мимо старик в спортивном костюме:

— Вам Любаша нужна?

Мы переглянулись.

— Здравствуйте, — сказал я. — Да, хотели с ней поговорить.

— Да она у внуков! — Старик подмигнул. — Это уж точно, кошелка старая! — Он глядел на нас без подозрения, очень доброжелательно. — На другом конце города. Свет зажигает, чтоб хулиганов отпугивать, а сама — фьють!

— Жаль.

— Она вам свой телефон не оставила?

— Нет.

Старику хотелось поговорить. Он проводил нас до угла здания, не переставая громко рассказывать о старой кошелке Любаше; видно, они давно были знакомы. Мы узнали, что Любаша — вредная, но добрая бабка. Печет отличные блины, которыми угощает весь двор. А сама блины не ест: у нее диабет. Кроме того, она глуховата: вы на всякий случай еще постучите, вдруг не услышала. Хотя, конечно, куда там не услышала: у внуков она!

На углу дома мы вежливо попрощались со стариком и остановились возле кирпичной стены; я притворился, что роюсь в рюкзаке. Старик, бормоча под нос, побрел по грунтовой дорожке между старыми тополями.

— Любопытно, что он не удивился, что у нас какие-то дела к этой Любаше, — заметил Рома.

— Может, она травой торгует? — Дима сделал круглые глаза. — Чего смеетесь? Чем еще бабке заниматься? Вот и устроила маленький бизнес.

Мы нырнули в узкий проход между забором и зад-ним фасадом дельфинария. Дима достал гвоздодер.

— Ого, какая фомка! — усмехнулся Рома. — Если нас с этим поймают, точно решат, что мы грабители.

— Но мы ведь не грабители. — Я ткнул себя пальцем в грудь. — Мы — честные потрошители заброшек.

— Звучит круто, — сказал Дима.

Даже с фомкой не так уж легко было отдирать куски фанеры. Мы провозились больше часа, вымокли от пота и были злы как собаки. Под конец уже не заботились о тишине и, если надо, колотили по доскам камнями и гвоздодером. Затихали, только если слышали голоса возле мусорных контейнеров; потом снова продолжали. К тому времени, когда дыра стала достаточно широкой, чтоб в нее можно было пролезть, в городе наступила ночь. Как самый худой первым в дыру ныр-нул Дима. Я передал ему рюкзак, штатив и фотоаппарат. Полез сам: из нижней части рамы торчал железный прут, и это было довольно сложно. Упираясь ногой в едва выступающий над стеной кирпич, изогнувшись, я как змея просачивался внутрь.

— Блин, аккуратней, тут стекло, — сказал вдруг Дима.

Я как раз спрыгивал с подоконника. Замер на полу. Посветил фонариком: из рамы торчал острый осколок стекла. Если бы я сдвинулся немного в сторону, залезая внутрь, то мог бы напороться на него животом, а если б неудачно наклонился, то и шеей.

— Ром, погоди.

Я забрал у Димы гвоздодер и выбил осколок стекла. Раздался громкий звон.

— Порядок, лезь.

Роме пришлось сложно: он был крупнее любого из нас и чуть не застрял. Но, подбадриваемый нашими советами и отшучиваясь в ответ, все-таки пролез. Наконец все были в сборе.

Мы включили фонарики.

В начале марта 2016 года Эрик Брегис пригласил нас с Яной на шашлыки. Он жил в Подмосковье, возле его дома была замечательная сосновая роща, снег еще лежал, и мы выбрались туда с мангалом, овощами, пивом и всем прочим, что полагается в таких случаях. Я, конечно, ничего не пил, но другие пили, а я только подходил к мангалу, чтоб протянуть к углям озябшие ладони и почувствовать тепло и запах жареного мяса; кроме Эрика и Яны там были жена Эрика, друзья Эрика и его сосед. Эрик сказал, что ему, этому соседу, очень понравилась моя книга «Колыбельная». Они пили пиво и водку, я стоял возле мангала, у меня уже был рецидив, внутри меня опять росла опухоль, но был еще какой-то шанс спастись, скоро меня должны облучить на киберноже, есть надежда убить опухоль. Помню, все выпивали, смеялись, рассказывали анекдоты, я тоже рассказал бородатый анекдот, получил свою порцию смеха в ответ и подумал: ведь они знают, что у меня опухоль, знают, что я могу не пережить этот год, они думают это в голове, но вслух не произносят, и я тоже не произношу вслух, но все-таки мне хорошо, среди этих незнакомых и знакомых мне людей, рядом с небольшим мангалом, на котором жарится мясо, рядом с живыми человеческими существами. Вот Эрик прошел мимо, показал мне большой палец, похлопал меня по плечу, мол, все нормально. Действительно, нормально, очень хорошо чувствовать под ногами снег, видеть смеющихся людей, понимать, что ты не совсем еще оторван от всего этого, что ты еще живешь, чувствуешь холод, чувствуешь тепло на ладонях рук, видишь, как Яна смеется, еще в декабре она думала, что уже все, можно выдохнуть, я победил рак, и вот опять марафон от врача к врачу, от кабинета к кабинету, они такие разные, все эти кабинеты, но одно их объединяет: хочется о них забыть, больше не видеть, хочется так, у костра, с друзьями или просто знакомыми, видеть, слышать, чувствовать и чтоб ничто у тебя это не забрало; вот Яна говорит: Вова, мы взяли тебе безалкогольного пива, давай выпей с нами, я говорю давай, хотя нет, говорит Яна, на морозе оно какое-то слишком холодное, вдруг простынешь, ничего, говорю, я немножко, не простыну, давайте стукнемся, за что пьем? Эрик говорит: за нас, он уже немного пьян, они с соседом, которому понравилась моя книга, выпили уже чего покрепче, а я пью безалкогольное пиво, оно ледяное, и я закашливаюсь. Что-то стало холодать, говорит Эрик, еще полчасика и пойдем в квартиру. Яна подходит ко мне, поправляет воротник, беспокоится, может, мы пораньше пойдем, да, говорю, конечно, давай подождем Эрика и остальных у него дома, да-да, говорит Эрик, вы идите, Вовке, наверно, нельзя долго на морозе, и все остальные говорят, да-да, вы идите, мы тоже скоро, а то и правда что-то похолодало. Мы идем к Эрику: тут уже подготовлен широкий обеденный стол, у Эрика кот, вернее два кота, один большой шотландский кот, другой прячется от нас под столом, еще есть пудель, бойкий зверь, всюду носится, дружелюбное животное, любит, когда ему чешут пузо; вы пока покушайте, говорит нам жена Эрика, мы с этими алкоголиками скоро придем, добродушно добавляет она. Мы с Яной садимся вместе на диван; Яна спрашивает, ну ты как, да все в порядке, говорю, смотри какое массивное котоживотное, и пудель смешной, может, заведем собаку, как думаешь? Это мы посмотрим, говорит Яна. Тем временем возвращаются остальные, на стол ставят угощение, алкоголь, все пьют, гуляют, рассказывают истории из личной жизни, я не знаю этих историй, этих людей, не всегда понимаю контекст, это все слишком чужое, но Яна как-то легко во все это вписывается, шутит со всеми, смеется, а Эрик сидит на стуле с закрытыми глазами, ну вот, смеются его друзья, напился и уснул, ничего я не уснул, говорит Эрик, не открывая глаз, это я отдыхаю. Все продолжают пить, сосед Эрика подходит ко мне, обнимает меня за плечи, он пьян, а я трезв, это всегда довольно проблематично, когда ты трезв, а кто-то пьян, но я не хочу обижать поклонника моего творчества, тем более он сам сказал, что он поклонник моего творчества, как тут возразишь. Во-первых, он просит автограф, во‑вторых, рассказывает, как все точно я описал в своей «Колыбельной», как вот это вот все (он показывает неопределенно вокруг) лживо и неправда, и как я заглянул в самую суть в моей книжке; он сразу понял, какие все уроды и козлы, но не везде, нет, говорит он, ты же понимаешь, я человек военный, у меня все просто, я вообще не люблю все эти книжки-фижки, всю эту ерунду, я книжки со школы не читал, честное слово, что-то пытался, но ничего не пошло, везде видно, что врут, а у тебя получилось, ты не врешь, ты увидел суть всех этих ДНР и ЛНР, говорит он, и я не понимаю, при чем тут ДНР и ЛНР, в «Колыбельной» ничего такого не было, да и написана она раньше событий, но продолжаю его слушать, этот человек хочет мне что-то сказать, и я обязан его выслушать, раз уж моя книга действительно произвела на него какое-то впечатление, я теперь в каком-то роде несу за него ответственность. Ему кричат: эй, ну что ты к Володе пристал, давай обратно за стол, но он говорит, не-е-ет, он наклоняется к моему уху и шепчет, ты не волнуйся, если что, у меня и в военном госпитале знакомые, там тебя вылечат, там и не такое вылечивали, да-да, я знаю, у тебя уже есть какие-то планы, но пусть это будет запасной вариант, я всегда рядом, я же военный человек, ты же знаешь, мое слово верное, но вот как все-таки верно ты написал, а все вот это вот, он сжимает кулак, серьезно, как честно у тебя получилось, нету лжи, бесит, когда врут, а у тебя такого нет. Яна говорит из гостиной: Вова, уже поздно, нам в Москву надо, да оставайтесь, кричат из-за стола, у Эрика переночуете, нет-нет, говорит Яна, нам завтра рано утром в больницу, давайте, наверно, такси вызывать, я вызову, говорят сразу несколько человек. Эрик берет соседа за плечи и забирает на кухню, они возвращаются с открытой бутылкой коньяка, Эрик пьян, сосед пьян, все пьяны, кроме меня, ну и Яна, пожалуй, не очень пьяна, выпила совсем немного вина, ей было надо, хоть немного расслабиться, она снова в аду, все довольны и уже одеты, ждем такси, все прощаются и желают нам удачи, сосед Эрика на прощание обнимает меня, говорит, ну ты молодец, ведь я не читал же ничего давно, а тут твоя эта книга, молоток ты, Володя, хорошо сделал, но тут приезжает такси, все еще раз прощаются, обнимаются, и мы уходим. Эрик провожает нас до машины, мы садимся. В салоне тепло. Эрик на прощание пожимает мне руку, говорит, ты справишься, ты только это, говорит он пьяным голосом, новую книгу уже пиши, понял? Ты должен написать новую книгу. Я говорю, что да, понял, буду писать, мы садимся в машину и едем в Москву, нам нужно в район метро «Маяковская», ехать довольно далеко. Яна сидит рядом на заднем сиденье, положив голову мне на плечо, электрические огни наплывают в черные стекла. Яна говорит: хорошо же посидели, правда, и я говорю, конечно, правда. Яна говорит: такие хорошие люди, и такой поклонник у тебя смешной, да ладно тебе, говорю, какой поклонник, что он тебе там рассказывал, спрашивает Яна, про жизнь всякое, говорю, ты молодец, говорит Яна, главное, не бойся; пожалуйста, не бойся, ну с чего ты взяла, что я боюсь, говорю я, а Яна прижимается ко мне крепче, от нее пахнет вином и снегом, и она повторяет как во сне: не бойся.