– Есть!

– Что есть?

– Есть четвёртый!

– Габриэль, ты?

– Я.

– Бегом в центральный!

И тут же поворачивается к переборочному люку, потому как от четвёртого до восемнадцатого если бегом, то две минуты максимум. А Вовы всё нет и нет.

– Четвёртый – центральному!

– Есть четвёртый!

– Михалыч, а где Габриэль ваш?

– Так к вам… убежал.

– Когда убежал?

– А вот как только вы позвали, так он сразу и… побежал.

– Не понимаю… – бормочет старпом, – я бы уже в дивизию и обратно сбегать успел.

– И пообедать.

– Что?

– И пообедать там ещё успели бы.

– Это да, Антоныч, это да… жрать-то хочется.

И тут открывается переборочная дверь, и старпом наш первый раз видит, как Вова в них проходит. Отчего-то краснеет, смущается и, дождавшись, пока Вова весь вползёт в центральный, говорит ему:

– Владимир. Я не знаю, чему вас там обучали в вашем, без сомнения, престижном вузе. Но заходить к начальнику жопой вперёд – это, конечно, с одной стороны, приятно для начальника… Но с другой – есть такие вещи, как метафоры и аллегории, и абсолютно непонятно, как вы собираетесь выжить на флоте без понимания их сути.

Вова стоит белый и ничего не понимает. Молчит, насупившись.

– Ладно, Владимир, ступайте.

– Вы же меня вызывали.

– Вызывал. Но так обескуражен твоим появлением, что уж и забыл зачем. Ступайте, пока я не вспомнил.

– Антоныч! – говорит старпом, когда Вова таким же макаром вылазит обратно. – Ну вот зачем вы так?

– Сей Саныч, меня, конечно, радует такая высокая оценка моих способностей унижать младших офицеров, но тут вынужден признать: на такое даже я не способен!

Командир двести восьмой оказался менее тактичен, чем наш старпом. Он вообще был слабо тактичен в отношении бесполезных и малограмотных людей. Став командиром атомной подводной лодки в тридцать с небольшим лет, что само по себе уже нонсенс, он обладал уникальной памятью, крутым нравом и презирал абсолютно все условности. Вот если, например, человек был мудаком, то он так и звал его: «Мудак». С ним-то как раз и служил мой тёзка Лёша Баранов и рассказал мне историю Габриэля дальше.

– Габриэль! – рявкнул командир на ошарашенного криком Вову, когда тот вполз в центральный. – Ещё раз так войдёшь – выкину за борт!

Тот от тупости своей принял это за шутку и продолжил. Командир предупредил его второй раз.

На третий вышла вот какая история: застряла наша ласточка с экипажем двести восьмой в море и бесполезно в нём болталась, а командир их не выносил бесполезности ещё пуще, чем тупости. И вот мечется он по центральному (худой, чёрный и весь сжатый, как пружина), и сетует вслух на судьбу, и даже приличными словами тоже: ну типа там «жопа», «пидарасы» и так далее.

Только присел в кресло своё на краешек, как невыносимо громко щёлкает кремальера и в центральном появляется Вовина нога. Нога нащупывает палубу – командир за ней наблюдает. Нога нащупала палубу и начала тащить за собой жопу – командир вскакивает с кресла и пинает эту жопу в самый что ни на есть копчик: Вова летит в девятнадцатый, из Вовы летят ручки, карандаши, блокноты, записные книжки, ластики, линейки, корректоры, скрепки и надкусанный пряник. Командир орёт в девятнадцатый:

– Я тебя, блять, два раза предупредил! Два! Раза!

Из девятнадцатого орёт командир девятнадцатого:

– Блядь! Только приборку сделали! На хрен мне здесь весь этот срач и Габриэль!

Командир захлопывает занавес, ну в данном случае – переборку.

Если вы думаете, что после этого Вова перестал так ходить, то я вам не сумел его правильно описать. Вова, повинуясь вновь приобретённому условному рефлексу (а он же был животным, несмотря на то, что из профессуры), заглядывал в отсек, и если там не было командира, то лез, а если был, то просто закрывал переборку, стоял минут десять перед ней и повторял манёвр. Командир это быстро просёк и частенько стоял с другой стороны, ласково улыбаясь на Вовины заглядывания, до тех пор, пока Вова не выдерживал и шёл, куда ему надо было, вокруг. Вот что бы он делал на однокорпусной лодке? А в центральный Вова начал ходить кругами: обходил поверху девятнадцатый и восемнадцатый отсеки и спускался в центральный через перископную площадку.

После того выхода в море командир двести восьмой пошёл в штаб определять Вову на службу именно туда: остальные экипажи от него категорически отказывались. Говорят, даже на колени пытался встать перед командиром дивизии – так умолял уберечь его от греха смертоубийства. Тот, конечно, сдался и забрал Вову в штаб.

Вот тут-то Вова и раскрыл весь потенциал своей научной души: начал с помощника флагманского ракетчика и стал в этой должности ещё более жалким, хотя, казалось бы, куда ещё?

Он приходил с проверками на корабль, и проверяемые офицеры смотрели на него как на говно. Офицеры штаба смотрели на него так же, и служил он у них в основном мальчиком на побегушках. Кого хочешь бы сломали такой режим и всеобщая молчаливая брезгливость, но только не Вову в его желании продвинуться по карьерной лестнице. Закончил он преподавателем в звании капитана первого ранга – рассказывает теперь о своих боевых подвигах студентам. Ну пусть, конечно, рассказывает, кто же ему запретит? Да и я не командир двести восьмой. Я не настолько крут нравом, чтоб писать в ответ Вовиным студентам, что Вова на самом-то деле мудак, ребята, каких поискать. Такой мудак, что даже Питер Лоуренс, необычайно точный в выведении своих законов, ошибся, когда утверждал, что кто может делать – делает, кто не может делать – учит, а кто не может учить – управляет. Есть такие, которые не могут вообще ничего. Но на то и правила, чтоб из них были исключения, правда? Вот в исключения мы Вову и запишем.

Если вы когда-нибудь бывали в отпусках, то поймёте меня наверняка. В конце каждого из них вас одолевают крайне противоречивые чувства. С одной стороны, сосёт грусть, что он кончился и уезжать из приветливой Хосты прямо вот ноги не несут, а с другой – окрыляет интерес: что же там на работе, в коллективе? В конце концов, может, там без вас всё наконец уже рухнуло и все облегчённо вздохнут при вашем появлении: «Ох, как хорошо, что ты вернулся! Туго тут без тебя пришлось!» А кто-то, может быть, будет даже рад. И начальство. Начальство наверняка обрадуется, что такой ценный кадр снова в строю.

– Миша, блядь! Что за натуральные попрания служебных обязанностей в виде променадов?! Что за демарш на священной земле самой первой флотилии?! – Старпом ещё не догнал Мишу, но уже на подходе прервал его размышления о дуализме послеотпускного настроения.

– Сей Саныч! – обрадовался Миша. – Рад вас видеть!