Пока Джесси разговаривала с работником-добровольцем, в центр зашла важного вида делегация в сопровождении маленькой группы журналистов. Группа, возглавляемая Питером Педжетом, приблизилась к Джесси.

– Извините, что прерываю вас. Меня зовут Питер Педжет, я член парламента.

– Понятно. А йа – Джесси.

– У вас проблема с наркотиками?

– В самуйу точку, милый. Мойа проблема в том, что наркотиков у меня сейчас нет. Ты можешь меня выручить?

– Не возражаете, если я с вами сфотографируюсь?

– Десять фунтов.

– Боюсь, я этого сделать не могу.

– Ой, да ладно тебе, парень, дай пятнадцать, и йа тебе еще и минет сделайу.

– Лучше я вас угощу чашечкой чая.

– Хорошо.

Питер повернулся к маленькой группе журналистов и сказал, что девушки вроде Джесси не могут получить помощь от общества, потому что существуют по другую сторону закона. Его голос дрожал от эмоций, когда он снова подчеркнул абсурдность закона, который криминализировал своих жертв.

– У меня две дочери-подростка. Джесси запросто могла быть одной из их многочисленных веселых подружек Но нет. Вместо этого молодая девушка, совершенно одинокая, живет за границами цивилизованного общества, которое с радостью забыло о ней. Абсолютно очевидно, что эта уязвимая девушка нуждается в защите закона, а не в преследовании, и всё же общество считает ее образ жизни преступным. Знаменитые слова Дизраэли о двух нациях[5]так же уместны сегодня, как и в то время, когда детская проституция была позором лондонских улиц, где в каждой съемной квартире был притон Феджина… Это… это… Господи ты боже мой! Посмотрите на эту бедняжку. Это наша ошибка. Мы должны ей помочь!

Внезапно красноречие покинуло Питера. Он очень хорошо подготовил свое выступление. У него в запасе еще множество реминисценций из Диккенса, но, глядя на Джесси, жалкую, грязную, но всё еще красивую молодую наркоманку, с которой он пил чай, он почувствовал, что самообладание покинуло его. Предположим, что удача отвернулась бы от его собственных дочерей и они выпали бы за грани общества? Что бы стало с ними? Любой подросток в стране превратился бы в Джесси, если бы судьба расстелила перед ним эту дорожку. Потому что, оступившись, они обратили закон против себя.

Питер изо всех сил старался сдержать слезы. Это было глупо. Он – профессиональный политик Ему нужно делать свое дело. Он твердый и практичный человек К удивлению Питера, Джесси решила помочь ему выпутаться из замешательства и заговорила:

– Ты совершенно прав, Питер. С точки зренийа полицийи йа – преступница. Они не хотят знать ничего про меня, а йа не хочу знать ничего про них. Если мой сутенер меня ударит, йединственнойе, на что йа могу рассчитывать в смысле помощи от общества, это пластырь в травмпункте.

Журналисты задумчиво закивали. Всем собравшимся было непривычно участвовать в обсуждении этого вопроса здесь и сейчас. За последние годы обсуждение общественно значимых вопросов скатилось до уровня мелочных сплетен, и было здорово наблюдать, как все, и политики, и журналисты, сосредоточились на чем-то действительно значимом и неотложном.

Каждый журналист в стране был благодарен Питеру Педжету. Они и сами думали точно так же, но были особенно благодарны ему за то, что он взбудоражил слои общества, отвечающие за формирование общественного мнения, и заставил их задуматься над своей позицией.

Джесси выпила чай и согласилась сфотографироваться. Питер Педжет взял себя в руки и проявлял к ней истинную заботу, даже собравшиеся журналисты были тронуты.

Саманте казалось, что Питер справился превосходно. Великолепно. Такой искренний и заботливый, такой эмоциональный, такой красивый. Настоящий мужчина в мире глупых мальчишек. Когда они вышли из бесплатной столовой, она подсунула ему под нос несколько важного вида документов. Питер взглянул на них. Среди бумаг была записка. – «Я хочу взять тебя в ротик. Прямо сейчас».

Какие там две нации. В Питере уживались два разных человека. Один, который пришел в приходской центр и разговаривал с Джесси, – политик глубокой убежденности и преданности, семейный человек Другой же представлял собой дрожащую массу яростного сексуального желания. Мужчину, который с радостью, с нетерпением рискнул бы всем, что любит, и всем, во что верит, лишь бы только положить член в ротик роскошной, пленительной, забавной, поклоняющейся ему девочки-женщины, чья попка покачивалась перед ним, когда она выводила группу из комнаты.

– Моя мама написала королю. Ага. Думает, что, када король услышит, что на самом деле я хорошая девочка, всё будет в порядке.

В камере, куда переместили Соню, было сорок четыре женщины. Все сразу не могли лежать, не хватало места, поэтому некоторые спали сидя или вповалку друг на друге. Женщина, с которой Соня говорила, не понимала ее и на самом деле даже ее не слышала. По всем признакам и внешнему виду, она потеряла рассудок и проводила ночи напролет, тупо раскачиваясь и снимая воображаемые предметы со своего тюремного платья. Женщина по другую сторону от Сони мастурбировала всё время, когда не спала, ее грязный наряд был постоянно задран до пояса. Она не получала ни малейшего удовольствия от своей автоматической деятельности и терла себя просто потому, что больше нечем было заняться.

Не все были ненормальными в переполненной камере. Большинство женщин много чего пережили до этого и обладали определенной психологической сопротивляемостью, которая позволяла им сохранить подобие вменяемости посреди всего этого бедлама. Но некоторые поддались отчаянию, и люди вокруг Сони определенно были из их числа. Возможно, именно поэтому они не возражали против ее бесконечного монолога, который она произносила на чужом для них языке. Другие женщины, будучи в своем уме, быстро уставали от монотонных речей Сони и гнали ее прочь. Так она все больше и больше сближалась с сумасшедшими.

– Я выйду отсюда, правда, как тока мама поговорит с королем и скажет, что мне здесь не место. Ни за что. Королевское прощение, вот что я получу, потому что я из Британии.

Саманта подняла голову и посмотрела на него снизу, мимо его расстегнутой ширинки, рубашки навыпуск, галстука набекрень, прямо в его странно угрюмое и неулыбчивое лицо. Она уже замечала, что, кончив, мужчины зачастую выглядят так. Они могли бы хотя бы попытаться выглядеть так, словно им хорошо. Питер опирался спиной о входную дверь; Саманта стояла на коленях на коврике. Она поднялась на ноги, приблизила свое лицо с крепко сжатыми губами к его лицу. И затем, с потрясающей неторопливостью, проглотила.