— С таким же успехом вы могли бы оставить их и в театре, — сказал Эллис Уолтон.

— Вы так думаете, Эллис? — сказал Марк.

— Они все же люди. Разойдутся по своим номерам и начнут нервничать.

— Потому-то я и прогнал их домой, — сказал Марк. — Пусть нервничают. Пусть взвинтятся к семи часам. Избави меня Боже от актера, который не взвинчен в день премьеры. Вот со Скоттом Обри я, наверно, иду на риск. Он может хватить лишнего и, чего доброго, явится навеселе. К восьми вечера его стошнит в артистической уборной, но к поднятию занавеса он будет в форме и сыграет отлично. Да, я рискую, но своего дублера он сегодня на сцену не пустит. Что касается других, то они меня не беспокоят. Я бы вам в ножки поклонился, если бы вы удержали нашего автора подальше от Зены, но это вряд ли возможно.

— Подальше от Зены? Именно сейчас он ей и нужен, — сказал Эллис.

— Может, и нужен, но я дорого бы дал, чтобы они не ложились в постель до поднятия занавеса. Будь на то моя воля, я бы надел на нее пояс целомудрия, пока не выйдет на сцену. А от мистера Пэйна есть что-нибудь?

— Она получила от него воз цветов, — сказал Эллис.

— Если даже этот подонок вдруг объявится, тоже ничего страшного. Единственное, что меня настораживает сегодня, — это актерская самоуверенность. Если они сыграют, как деревяшки, хороших рецензий им не видать. Излишняя вера в себя может их подвести. Пьесу-то они не подведут. Но я не хочу, чтобы мои актеры получили плохую прессу. Не хватает мне добывать новых исполнителей.

— Для того мы и приехали в Бостон, чтобы избавиться от ошибок.

— А-а, бросьте! — сказал Марк. — Хорошие отзывы я приму где угодно, и другие тоже примут. Вы думаете, Керр и Аткинсон не читают Нортона? Если Нортон раздраконит бостонский спектакль, эти нью-йоркские субчики поймут, что им делать. А хорошая, уважительная рецензия Нортона даст хорошую, уважительную рецензию Аткинсона. Керр напишет многословное эссе, но оно тоже будет в уважительном тоне.

— Нужно, чтобы Аткинсон и Чэпмен дали хорошие отзывы, — сказал Эллис.

— Чэпмен? Кому нужен Чэпмен? У него все будет сказано в шапке — дальше можно не читать. Мне хочется, чтобы хорошие рецензии дали Аткинсон, Керр и Гиббс. Но от любых других тоже не откажусь… Видали вы когда-нибудь такого спокойного автора? Не понимаю, как эта вяленая рыба могла сочинить такую забористую пьесу. Если б не знать, так можно подумать, что кто-то другой за него написал. Например, негритенок Ирвинга Берлина.

— Снаружи у него огня не видно, наверно, все внутри, — сказал Эллис.

— Да. Только не передавайте ему мои слова про вяленую рыбу. Я хочу ставить его следующую пьесу, какая бы она ни получилась — хорошая, плохая, средненькая.

— Ага! Значит, кое у кого тоже есть свои планы? А толковали про Хелман и Шумлина. Теперь самому захотелось быть вроде Гэйджа с Теннесси?

— А что тут плохого? Он говорил с вами о новой пьесе?

Эллис медлил с ответом.

— А-а, говорил, сукин вы сын! — взвизгнул Марк. — Ну, выкладывайте!

— Сказал, что первым прочту его новую пьесу я.

— Значит, другим продюсерам и соваться нечего. Вы только поскорее ее зацапайте.

— Я так и хотел, но тут эта Пегги Макинерни…

— Да, Макинерни обойти трудно, — сказал Марк. — Я ей говорил — вежливо, но говорил, что присутствие посторонних на репетициях нежелательно. Только члены труппы и подсобные. Она посмотрела по сторонам и увидела моего секретаря, и вашу секретаршу, и писаку Сида Марголла, и костюмера Скотта Обри, и Дока Бендера, и черт его знает кого еще. Потом показала на одного молодого человека и спрашивает: «А вот это кто?» Пришлось мне сказать, что это ваш племянник из Дартмута. Тогда она показывает еще на кого-то, и тот же вопрос, и пришлось мне ответить: не знаю.

— Другой мой племянник, из Гарварда, — сказал Эллис.

— Да нет. Это была женщина. Лет сорока пяти, толстая, с лица — еврейка.

— А-а, это моя сестра из Броктона, штат Массачусетс. Я разрешил ей присутствовать на репетиции, только чтобы не мешала. Жаль, что она пришла именно в тот день. А я где был все это время?

— Откуда мне знать, где были вы? Хватит с меня забот — следить за своими людьми.

— Ну, и как же дальше с Макинерни?

— Удалилась она спокойно, а потом пришла и привела Лукаса. Я ничего ей не сказал. А что скажешь? Она тоже молчала. Да ей и не требовалось говорить. Вид у нее был такой — а ну, попробуй выгони.

— И следовало выгнать. Проявить характер, — сказал Эллис.

— Нет у меня никакого характера, — сказал Марк.

— Кто так о себе говорит, значит, это человек с характером, — сказал Эллис. — Характер у вас есть, Марк.

— Не надо комплиментов, Эллис. Я сейчас в таком состоянии, что могу расплакаться. Но на другой день после премьеры в Нью-Йорке держитесь — пущусь во все тяжкие. Вы и знать не знаете, как хорошо я себя все это время вел…

— Знаю, знаю. И ценю…

— Да я не о деле, а о самом себе — уж таким я был паинькой. И под арест не угодил, и вам не пришлось брать меня на поруки. Три года назад я попался в лапы бостонским фараонам, так что теперь мне приходится быть начеку. Чуть что, и за решетку. Как бы я тогда продолжал репетиции? Вы здешних фараонов не знаете, а я хорошо с ними знаком. Особенно если ты не бостонец, тогда берегись. Ну и задам я жару после Нью-Йорка! Сразу закачусь в Ки-Уэст.

— В Ки-Уэст? Флорида?

— Такого веселого местечка больше нигде нет. А какие там балы у нас! С ума сойдешь с этой матросней, с кубинцами. Вы представить себе не можете, что там делается. Все мои знакомые девочки просто рвутся в Ки-Уэст.

— Ну что ж, отдых вы заслужили, — сказал Эллис. — А я не знал, что вас арестовывали в Бостоне.

— Запретить мне приезжать сюда они не могут, но если я остановлюсь в парке хотя бы только завязать шнурок на ботинке — все, тут же схватят. Даже если остановлюсь завязать шнурок. Правда, я ношу без шнуровки, и им не так просто меня сцапать. Посмотрите. Настоящая крокодиловая кожа. Семьдесят долларов, на заказ.

— Дайте адрес вашего мастера. Я закажу вам несколько пар в подарок.

— Лучше деньгами — можно? Я же говорю, что собираюсь загулять в Ки-Уэсте.

— До нью-йоркской премьеры обходите тот парк стороной, и я вас отблагодарю.

— Не будем утверждать, Эллис, что во мне говорило чистое бескорыстие, но я чувствовал, что должен поставить эту пьесу.

— У всех, кто с ней связан, было такое чувство, — сказал Эллис. — У вас. У меня. У Зены. Мой племянник, тот, что учится в Дартмуте, выразился исчерпывающе. Как же он говорил? Дай Бог памяти. Нет, точных его слов я не запомнил, но он сказал, что у этой пьесы есть какой-то ореол. А он интеллектуальный юноша, интеллектуальнее многих и многих.