— Разве у нас милиция — это только вы? — раздраженно ответил Коротун. — Если бы не милиция, его бы давно и след простыл. А то ведь нет, воспитывай. А у меня и без воспитания забот выше головы. На моих плечах вся стройка, а знаете, каково сейчас строить: этого не хватает, а то есть, да не такое, как нужно... Вертишься как белка в колесе. Бывает, по нескольку дней не являюсь на объект. Что они тут без меня вытворяют?.. Я докладывал обо всем этом начальству и письменно, и устно... А толку никакого. Теперь же, когда случилось несчастье, все в стороне, а ты, бригадир, подставляй шею.

— Конечно, хлопот у вас много, — согласился следователь, — но вы хоть раз говорили с ним по-человечески?

— Говорил и не раз. А главное — терпел его, не выгонял. Другой на моем месте давно бы вытурил его в три шеи. И милиции не послушался бы. А я — нет. Мирился, защищал, даже вот перед товарищем лейтенантом. И теперь получил. Как говорится, у Фили пили, Филю и побили.

— Никто вас пока не бьет.

— Это правда, сегодня не бьют. А завтра всыплют по первое число. Вот уж не везет, так не везет. Ежели бы не эта история, я имел бы благодарности и премию, ведь что ни говори, а башню мы сдаем на месяц раньше.

Турчин снова закурил. На душе у него было невесело. Он никак не мог смириться с фактами, свидетельствующими, что именно Шамрай, а не кто иной, избавился от Антонюка. Среди преступников подобное — не диковина.

— А чем объяснить, что маршевая лестница оказалась плохо закрепленной? — задал очередной вопрос Скрипка.

— Виноват, недоглядел.

— А вы не допускаете, что все это было подстроено?

— Не только допускаю, а и уверен в этом. Одно только не укладывается в голове: кому Антонюк мог мешать? Парень тихий, скромный, никого не обижал. Даже под хмельком был смирный, как ягненок.

— А давно он стал попивать?

— С тех пор, как подружился с Шамраем.

— Кто еще с ними дружил?

— Как вам сказать?.. Шамрай ладит со всеми. По характеру он — человек компанейский, вот ребята к нему и тянутся.

— А вы с ним ни разу не выпивали?

— Был грех. Давно, правда, когда он еще не начал пить регулярно. Я ведь такой же рабочий, как и все остальные, — принялся оправдываться Коротун. — И отрываться от масс мне как-то не с руки. Знаете, какие теперь люди? Начнут ославливать: мол, задрал нос, подумаешь — начальство! Вот и должен, как говорится, крутиться, как уж на сковороде.

Коротун изо всех сил пытался выгородить себя. Казалось, смерть молодого монтажника никак его не касалась. И это еще сильнее настраивало против него Турчина. «Какой же ты мелкий и никчемный человечек», — думал он и еле сдерживался, чтобы не сказать это вслух.

ОТ ШАМРАЯ сильно пахло водкой. Но походка его была уверенна и тверда. Не доходя до стола нескольких шагов, он стащил с головы берет и небрежно бросил, словно плюнул сквозь зубы:

— Мое почтеньице, начальники!

— Вот что, Шамрай, — начал следователь. — Мы вас пригласили по делу. Вы были с покойным Антонюком, и нас интересует...

— К тому, что я написал комиссии, я больше ничего не добавлю, — перебил следователя Шамрай.

— Почему?

— Потому что добавить нечего.

— А если хорошо подумать?

— Это ничего не изменит: как я написал, так оно и было.

Турчин просмотрел объяснительную записку Шамрая. На листке из ученической тетрадки было написано корявым, но разборчивым почерком: «...Когда именно срывался Антонюк, я не видел, потому как не смотрел на него. Услышав крик, быстро поднял голову, но Антонюк уже падал, и я ничем не мог ему помочь». И о вчерашнем: «...Признаюсь, что мы вчера хорошо выпили, а сегодня, опохмеляясь, залили еще граммов по сто пятьдесят. Однако пьяными не были. Ежели кто-то не подстроил бы, то Антонюк ни за что бы не сорвался».

— Итак, вы считаете, что крепление кто-то умышленно развязал? — спросил следователь.

— Ясно как белый день.

— Кому же понадобилась смерть Антонюка?

— Почему непременно Антонюка? А может, все это было приготовлено для меня?

— Откуда вы это взяли?

— Ежели бы я не задержался с бригадиром, то обязательно пошел бы первым.

— А вы задержались? Почему?

— Старая история. Он меня остановил и стал упрекать за выпивку.

— Какую — сегодняшнюю или вчерашнюю?

— Конечно, вчерашнюю... Коротун, должно быть, подумал, что у меня похмелье.

— Как похмелье?

— Ну, со вчерашнего осталось.

Турчин про себя заметил, что показания Коротуна и Шамрая сходятся. Значит, бригадир, хотя и произвел на них не очень хорошее впечатление, не кривил перед ними душой.

— Вы сказали, что западню могли устроить для вас? — спросил Скрипка.

— Сказал. Ну и что?

— И кто же, по-вашему, мог это сделать?

— Откуда мне знать?

— У вас есть враги среди монтажников?

— Вроде, нет.

— А у Антонюка?

— Не знаю. По крайней мере он о них не упоминал.

— Вы с ним дружили?

— Я со всеми дружу.

— И все бывают у вас по вечерам? — вставил вопрос Турчин.

— Мои двери открыты для всех, можете и вы заходить.

И Шамрай так посмотрел на Турчина, что у Павла на мгновенье похолодело внутри. Следователь же остался спокоен. Опытный работник, он быстро понял, что пренебрежительная, даже дерзкая манера Шамрая держаться — напускная. В действительности он мучается в душе, переживает.

— Как вы думаете, в том, что Антонюк погиб, есть частица вашей вины? — Скрипка посмотрел прямо в глаза Шамраю.

— При чем тут я?

— Если бы Антонюк был трезв, то заметил бы западню.

— Допустим. А удержаться сумел бы? Я считаю, — продолжал Шамрай, — что весь этот разговор ни к чему. В том, что Антонюк был несколько подвыпивши, я не виноват. Я ему водку в рот насильно не вливал. В конце концов, он не подросток, а вполне взрослый человек. Сам знал, что можно делать, а что нельзя.

Турчин пристально посмотрел на Шамрая. Краб сидел на стуле, демонстративно закинув ногу на ногу, и, не отрываясь, смотрел в окно. Почувствовав на себе взгляд лейтенанта, шевельнулся, но позу не изменил.