— Нет, его нужно оставить рабочим, — возразил Анджело. — Они справятся гораздо лучше, чем крысы. Можешь не сомневаться — Баньон не доживет до недельной получки.

— А как насчет твоего отца? — спросил Пуддж.

Анджело посмотрел на друга и пожал плечами.

— Он счастлив, когда работает, — сказал он. — Он этого хочет, вот он это и получит.

Вдруг Анджело схватился за живот, повернулся и быстро зашагал прочь от пирса. Пуддж, изумленный его неожиданным бегством, помчался за ним.

— Куда ты? — спросил он.

— Нужно поскорее найти место, где меня никто не увидит, — объяснил Анджело.

— С чего ты решил прятаться? Что ты будешь делать?

— Блевать, — коротко ответил Анджело.

Лето, 1923

Это было бурное время.

Двадцатичетырехлетний биржевой маклер Хуан Терри Трипп бросил работу и вместе со своим другом Джоном Хэмблтоном создал службу воздушного такси, получившую название «Пан—Американ уорлд эруэйз». В Сан—Франциско открылся первый в стране супермаркет, а Фрэнк К. Марс, кондитер из Миннесоты, заработал за неполный год 72 800 долларов на продаже нового шоколадного батончика, который он назвал «Млечный Путь». Вышел в свет первый выпуск «Тайм», на дороги выехало более тринадцати миллионов автомобилей. В Европе Адольф Гитлер и Бенито Муссолини начали свой прорыв к власти. В США рабочие и служащие стали отдавать изрядную долю своих доходов правительству в виде федерального подоходного налога; пример нации подал Джон Д. Рокфеллер–младший, выплативший 7,4 миллиона долларов.

А в Нью—Йорке гангстеры становились все богаче.

Это был период потрясений и быстрого роста бизнеса, причем все происходившее работало на руку гангстерам. Ни один закон не принес им больше возможностей для личной выгоды, чем постановление, называвшееся сначала «сухим законом», а потом получившее нейтральное название «акта Уолстеда», согласно которому продажа алкогольных напитков на всей территории Соединенных Штатов становилась преступлением. Закон, утвержденный 20 октября 1920 года, сыграл роль повивальной бабки, способствовавшей рождению организованной преступности двадцатого столетия. Он открыл перед предприимчивыми гангстерами широчайшие возможности для доставки спиртного, его распределения, а также устройства ночных клубов, служивших исключительно стремлению добропорядочных граждан выпить на никель[8] пива.

Как только обнаруживалась возможность сделать деньги, гангстеры первыми использовали ее.

Когда в 1919 году двадцать шесть городов сотрясли расовые волнения, после которых чернокожие жители городов оказались еще сильнее зажаты в тисках бедности, Ангус Маккуин и ему подобные сумели воспользоваться и этим. Они утроили количество букмекерских заведений в беднейших районах; там принимали ставки даже по одному пенни на все, что только может случиться. Вскоре доходы банд с «играющих ниггеров» перевалили за десять тысяч долларов в неделю.

Чудовищный по бесстыдству фальсификации судебный процесс над Николо Сакко и Бартоломео Ванцетти, казненных за ограбление и убийство двоих служащих обувной фабрики, везших зарплату рабочим, — преступления, к которым они были нисколько не причастны, убедил итальянских иммигрантов в том, что им на новой родине бессмысленно надеяться на правосудие. А это намного облегчило работу в их среде вербовщиков из числа гангстеров–соплеменников. Иммигранты стремились работать, но в стране уже было три с половиной миллиона безработных американцев, ежегодно разорялось двадцать тысяч предприятий, и можно было смело утверждать, что в дальнейшем эти цифры будут только увеличиваться. Гангстеры снова быстрее всех разобрались в обстановке и увидели новые перспективы обогащения: они предлагали безработным свободные от налогообложения (и весьма приличные) деньги за то, что те убивали и грабили по их приказам.

В 1922 году нью–йоркская «Дэйли миррор», наряду с новорожденной нью–йоркской «Дэйли ньюс» и другими таблоидами, начала публикации подробных повествований об известных бандюгах, делая из них настоящих знаменитостей и создавая в общественном мнении романтический и привлекательный образ гангстера.

«Я не могу даже придумать, какое еще время в истории лучше подошло бы для того, чтобы мы могли развернуться так, как нам это удалось, — сказал мне однажды Пуддж. — Все выглядело так, будто люди мечтали, чтобы мы пришли, расположились поудобнее и подчинили все себе. Куда ни кинь, все работало на нас. «Сухой закон», депрессия, неприятности в Европе… Поминутно случалось что–то паршивое, а мы находили все новые и новые способы извлечения денег из страданий. Мы ложились спать бедными, а просыпались богатыми. В те времена никто не мог ни в чем обогнать нашего брата, бандита».

Анджело Вестьери и Пуддж Николз шли плечом к плечу по Вест—Сайд–стрит и жевали сандвичи с ростбифом.

— Может быть, сначала зайдем куда–нибудь выпить кофе? — спросил Пуддж. — Времени хватит.

Анджело отрицательно покачал головой:

— Давай сначала закончим.

Семнадцатилетний Анджело за время работы на Ангуса Маккуина превратился в высокого угловатого юношу. На его смуглом лице с выдающимися скулами прежде всего привлекали внимание горящие темным пламенем глаза. Густые волосы он тщательно зачесывал назад, но на лоб всегда свисали два одинаковых завитка. Он редко улыбался и прятал свой взрывной характер за отработанной маской безразличия. Чтобы скрыть излишне стройную фигуру, он носил рубашки и свитеры на пару размеров больше, чем нужно. Это действительно делало его крупнее, но в то же время придавало ему немного неопрятный вид.

У Пудцжа, которому уже перевалило за двадцать, лицо все еще выглядело полудетским. Он всегда был готов и улыбнуться, и вспылить. Правда, веснушки, покрывавшие его лицо, теперь сменились быстро растущей жесткой щетиной. Он имел могучий торс и руки, достойные Попая[9], и по заслугам носил звание звезды армрестлинга. Ему нравилось носить толстые свитера или тонкие футболки — в зависимости от погоды, — и он редко надевал головные уборы, предпочитая давать ветру возможность играть его вьющимися белокурыми волосами. Он шел уверенной целеустремленной походкой уличного головореза — выпятив грудь и слегка согнув руки в локтях.

— Что ты знаешь об этом парне? — спросил Анджело, положив в рот последний кусок сандвича.

— Только то, что сказал Ангус, — ответил Пуддж. — Ну и кое–что удалось узнать на улице. Его зовут Гэвин Рэйни, но он откликается на Гэппера[10], по крайней мере на пирсе, который держит. И еще говорят, что он страшен, как смертный грех, и такой же буйный.