Ранджит вспомнил и кивнул.

— Похоже, нелегко теперь его семье, — добавил отец. — Я разрешил им жить в нашем старом гостевом домике. Не забыл, где он? Сделай милость, отнеси, пожалуйста.

Ранджит не имел ничего против. И домик нашел без труда. Когда он был маленьким, один из его друзей, сын инженера-железнодорожника, время от времени помогавшего в храме, жил там. С тех пор почти ничего не изменилось. Правда, садик, который обустроила жена инженера, теперь отчасти использовался как огород, а отчасти зарос бурьяном. Дом как будто уменьшился в размерах; Ранджиту подумалось, что не мешало бы его покрасить. Все остальное по-прежнему: три комнатушки, уборная на заднем дворе и колодец с насосом на самом краю участка.

Но дома не оказалось никого. В отсутствие хозяйки Ранджиту не хотелось входить, но не мог же он просто поставить еду на землю. Он постучал в незапертую дверь, крикнул «здравствуйте» и шагнул через порог в кухню.

Газовая плита, раковина без крана, но со стоком, большой пластмассовый кувшин, почти пустой, стол и стулья — вот, собственно, практически все. К кухне примыкала комната поменьше — наверное, спальня. У стены разложенный диван, на нем кипа простыней. Третья комната оказалась самой большой, но при этом самой тесной. Две детские кроватки, две кушетки, три или четыре шкафа, пара стульев…

Комната чем-то отличалась о той, в которой Ранджит бывал в детстве. Здесь что-то висело в углу. Он присмотрелся: выцветший религиозный плакат с текстом на санскрите.

Ну конечно! Это северный угол дома, и здесь когда-то, как во всяком доме, где проживает добропорядочное и богобоязненное индуистское семейство, находится место для пуджа — молитв. Но где же полочка с фигуркой Шивы или какого-нибудь другого божества? Где шкатулка с благовониями или блюдце с цветами — подношения богам? Ничего подобного, никаких знаков поклонения! Уже не первый год Ранджит не считал себя религиозным человеком, но когда он увидел на месте аккуратного святилища гору выстиранного, но неглаженого детского белья, у него возникло чувство, близкое к отвращению. Так не должна себя вести индуистская семья.

Но тут послышались голоса. Ранджит поспешил выйти и представиться и убедился в том, что перед ним вовсе не допропорядочное индуистское семейство. Жена Киртиса Канакаратнама была одета не так, как подобает индуистке. На ней был мужской рабочий комбинезон и мужские ботинки, и она везла коляску, в которой стояли две большие пластиковые бутыли с водой и спала девочка. Кроме нее с матерью было еще трое детей — девочка лет десяти-двенадцати, несшая на закорках сестренку, самую младшую из четверых, и мальчик с мешком, заброшенным на плечо.

— Добрый день, — поздоровался Ранджит со всеми сразу. — Меня зовут Ранджит Субраманьян, я сын Ганеша Субраманьяна. Он прислал продукты, они в кухне на столе. А вы, должно быть, миссис Канакаратнам.

Женщина не стала этого отрицать. Она отпустила ручку коляски и бросила взгляд на дочурку; убедившись, что та спит, протянула Ранджиту руку.

— Я жена Канакаратнама, — сказала она. — Спасибо, твой отец очень добр к нам. Могу я предложить тебе воды? Льда у нас нет, но ты, наверное, устал, пока шел к нам, и хочешь пить.

Пить Ранджит действительно хотел и с удовольствием выпил полный стакан воды, которую женщина налила из пластиковой бутыли. Она объяснила, что питьевую воду приходится носить издалека. Несколько лет назад на Рождество цунами добралось до колодца, и теперь вода из него годится только для стирки. Можно, правда, кое-что на ней приготовить, но пить нельзя.

На вид миссис Канакаратнам было немного за тридцать: крепкая, довольно миловидная и явно неглупая. Но было заметно, что жизнь с ней обходится сурово. Оказалось, что миссис Канакаратнам не любит, когда ее так называют. Им с мужем, объяснила она, совсем не нравится это тропическое захолустье под названием Шри-Ланка. Они бы предпочли жить там, где что-то происходит, — ну, скажем, в Америке. Но в американском посольстве им не дали вида на жительство. Они иммигрировали в Польшу, но и там ничего не вышло.

— Мы сделали все, что от нас зависело, — рассказывала миссис Канакаратнам. — Взяли себе американские имена. Муж запретил называть его Киртисом. Он выбрал имя Джордж, а я Дороти, уменьшительно — Дот.

— Хорошее имя, — сказал Ранджит.

На самом деле имя не показалось ему ни хорошим, ни плохим. Просто захотелось как-то успокоить нервную женщину.

Видимо, это ему удалось, потому что она вдруг разговорилась. Для детей супруги тоже выбирали американские имена. Дот Канакаратнам рожала каждые два года. Первой на свет появилась Тиффани — ей сейчас одиннадцать. Потом родился единственный мальчик, Гарольд, которому исполнилось девять. Младшеньким, Рози и Бетси, соответственно семь и пять. Упомянула Дот и о том, что ее муж сейчас в тюрьме. Сказано это было так небрежно, что Ранджит счел за лучшее помолчать.

Вскоре Ранджит решил, что у Канакаратнам очень славные дети — не всегда послушные, но добрые и забавные. Особенно им нравилось делать какую-нибудь непростую, но интересную работу — наверное, потому, что они хотели поскорее повзрослеть. Ранджит поймал себя на мысли, что ребята ему нравятся. До того нравятся, что при расставании он предложил Дот в ближайший выходной взять детишек с собой на пляж.

На протяжении двух суток, оставшихся до выходного, Ранджит то и дело гадал, справится ли он со столь ответственной задачей. А вдруг кому-то из них захочется… на горшок?

Но когда такое случилось, за дело без всяких просьб со стороны Ранджита взялась Тиффани. Рози захотела пописать, и Тиффани отвела ее на мелководье, где о соблюдении санитарии позаботился Бенгальский залив. А потом то же самое желание возникло у Гарольда, и Тиффани пошла с ним к одному из биотуалетов, поставленных для рабочих.

Большую часть времени они весело шлепали по отмелям. Ранджит возглавлял процессию, а дети выстраивались за ним гуськом. Они перекусили сэндвичами, «похищенными» в рабочей столовой (рабочие не возражали, дети им понравились). В самую жару ребята улеглись поспать под пальмами подальше от воды, а когда Тиффани объявила, что настало время посидеть спокойно, дети расположились кружком, чтобы слушать захватывающий рассказ о Марсе, Луне и многочисленных спутниках Юпитера.

Но конечно, в других уголках мира дела творились не такие веселые.

В Израиле десятилетние девочки взрывали себя и тех, кто оказывался с ними рядом. Четверо здоровенных выходцев из Северной Африки в Париже выразили свое отношение к французской политике, убив двух охранников Эйфелевой башни и сбросив одиннадцать туристов с верхней площадки. Не лучше дела обстояли в Венеции и Белграде, а еще хуже — в исландской столице, Рейкьявике… А лидеры немногочисленных стран, где пока было спокойно, ломали голову, как бы это спокойствие сохранить.

Но Ранджита все это не слишком волновало.

Нет, не совсем так. Когда он задумывался о чем-нибудь подобном, то сильно волновался. Поэтому старался задумываться как можно реже.

Можно сказать, он чем-то напоминал весельчаков из рассказа «Маска Красной смерти» Эдгара Аллана По. Его мир тоже был смертельно болен. Но солнце все еще грело, дети зачарованно слушали его истории, учились у него ловить звездчатых черепах и устраивать их гонки. Ему было почти так же интересно что-то рассказывать ребятам, как им — внимать.