— А вы коп?

— Сержант Перри Гэхаловуд. Уголовная полиция штата. Что это вы тут торчите? Это место преступления.

— И часто вы так, пугачом своим, в людей метите? А если б я был из федеральной полиции? Хороши бы вы тогда были, ха! Вылетели бы со службы как миленький!

Он расхохотался:

— Вы? Коп? Я за вами уж десять минут наблюдаю, как вы тут на цыпочках ходите, чтобы мокасины не испачкать. И федералы, когда ствол видят, не голосят, а выхватывают свой и палят во все, что движется.

— Я думал, вы бандит.

— Потому что я черный?

— Нет, потому что вид у вас бандитский. Это на вас индейский галстук?

— Да.

— Давно вышел из моды.

— Может, все-таки скажете, какого черта вы здесь делаете?

— Я здесь живу.

— То есть как это — вы здесь живете?

— Я друг Гарри Квеберта. Он просил меня приглядеть за домом, пока его нет.

— Вы что, совсем спятили? Гарри Квеберт обвиняется в двойном убийстве, в доме прошел обыск и доступ туда закрыт! Поедемте-ка со мной, старина.

— Вы не опечатали дом.

Он на минуту задумался:

— Никак не думал, что его займет какой-то писателишка.

— Надо было думать. Хотя полицейскому это, конечно, сложно.

— И все-таки я вас арестую.

— Нет такого закона! — воскликнул я. — Печатей нет, запрета нет! Я остаюсь здесь. А иначе я вас потащу в суд и вчиню иск за то, что вы угрожали мне своей пушкой. И потребую возмещения миллионных убытков и морального ущерба. Я все снял на камеру.

— Рот подучил, да? — вздохнул Гэхаловуд.

— Да.

— Пффф! Экий черт. Родную мать пошлет на электрический стул, лишь бы снять обвинение со своего клиента.

— Дыра в законе, сержант. Дыра в законе. Надеюсь, вы на меня не в претензии.

— В претензии. Но дом нас все равно больше не интересует. А вот заходить за полицейские ограждения я вам запрещаю. Вы читать умеете? Там написано: место преступления, за заграждения не заходить.

Слегка воспрянув духом, я отряхнул рубашку, сделал несколько шагов к яме и очень серьезно пояснил:

— Представьте себе, сержант, я тоже веду расследование. Лучше скажите, что вам известно об этом деле.

Он опять прыснул:

— Нет, я, наверно, сплю! Вы? Ведете расследование? Вот это новости. Между прочим, с вас пятнадцать долларов.

— Пятнадцать долларов? Это за что же?

— Это я заплатил за вашу книжку. В прошлом году читал. Очень плохая книжка. В жизни ничего хуже не читал. Так что верните деньги.

Я посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

— Идите к черту, сержант.

А поскольку я по-прежнему двигался к яме, не глядя под ноги, то и свалился в нее. И опять завопил, потому что оказался в могиле Нолы.

— Нет, вы совершенно невозможны! — воскликнул Гэхаловуд, стоя на куче земли.

Он протянул мне руку и помог вылезти. Мы пошли посидеть на террасе, и я отдал ему деньги. У меня была только пятидесятидолларовая купюра.

— Сдача есть? — спросил я.

— Нет.

— Оставьте себе.

— Спасибо, писатель.

— Я больше не писатель.

Как я быстро понял, сержант Гэхаловуд был человек сварливый и в придачу упрямый как осел. Однако после моих настойчивых просьб он все же рассказал, что в тот день, когда обнаружили тело, был на постоянном дежурстве и оказался у ямы в числе первых.

— Там были человеческие останки и кожаная сумка. На сумке внутри было выбито имя: «Нола Келлерган». Я открыл ее, там была рукопись, в довольно приличном состоянии. Я так думаю, бумага сохранилась из-за кожи.

— Как вы узнали, что это рукопись Гарри Квеберта?

— Тогда я этого не знал. Я ему показал ее на допросе, и он ее сразу опознал. Потом я, естественно, сравнил текст. Он слово в слово совпадает с той его книжкой, «Истоки зла», которая вышла в семьдесят шестом, меньше чем через год после трагедии. Забавное совпадение, да?

— То, что он написал книгу о Ноле, еще не доказывает, что он ее убил. Он говорит, что рукопись пропала и что Нола иногда забирала ее.

— Труп девочки нашли в его саду. И при ней рукопись его книжки. Докажите мне, что он невиновен, писатель, может, я тогда передумаю.

— Мне бы хотелось взглянуть на рукопись.

— Невозможно. Это улика.

— Но я тоже веду расследование, я же сказал.

— Ваше расследование меня не волнует, писатель. Вы получите доступ к делу, как только Квеберт предстанет перед Большим жюри.

Я решил показать, что тоже не дилетант и кое-что знаю о деле:

— Я говорил с Тревисом Доуном, нынешним шефом полиции Авроры. Судя по всему, в момент исчезновения Нолы они напали на след: черный «шевроле-монте-карло».

— Я в курсе, — отмахнулся Гэхаловуд. — И угадайте, Шерлок Холмс: у кого был черный «шевроле-монте-карло»? У Гарри Квеберта.

— Откуда вы знаете про «шевроле»?

— Читал тогдашний отчет.

Немного подумав, я спросил:

— Минуточку, сержант. Если вы такой умный, объясните, зачем Гарри велел сажать цветы именно там, где якобы похоронил Нолу?

— Думал, что садовники не будут копать так глубоко.

— Это бессмыслица, вы сами понимаете. Гарри не убивал Нолу Келлерган.

— С чего это вы так уверены?

— Он любил ее.

— Все они так на суде говорят: «Я слишком ее любил, вот и убил». Когда любят, не убивают.

С этими словами Гэхаловуд поднялся со стула, давая понять, что разговор окончен.

— Уже уходите, сержант? Но наше расследование только начинается.

— Наше? Вы хотите сказать — мое.

— Когда снова увидимся?

— Никогда, писатель. Никогда.

И он ушел, не попрощавшись.

Этот самый Гэхаловуд не принимал меня всерьез, зато с Тревисом Доуном все было совершенно иначе: чуть позже я зашел к нему в полицейский участок Авроры, отнес обнаруженное накануне вечером анонимное послание.

— Я к тебе: вот, нашел это в Гусиной бухте, — сказал я, положив бумажку ему на стол.

Он прочел.

– «Возвращайся домой, Гольдман»? И когда это случилось?

— Вчера вечером. Пошел прогуляться по пляжу, а когда вернулся, письмо торчало из проема входной двери.

— И ты, конечно, ничего не видел…

— Ничего.