У Георгия Голицына на этот счет была своя теория. Гений умирает, то есть физически перестает существовать, но его дар становится частью общего знания о природе вещей, переходит в некую субстанцию, в невидимую глазу оболочку, которая окружает землю. Потом вновь рождается тот, кому дано считывать оттуда информацию. И его рукой, пишет ли он картину, музыку или книгу, словно кто-то водит. Зоя как раз и была таким передатчиком. Но настроенным только на определенную волну, и это, увы, шло вразрез с модой.

– Я думаю, мы начнем именно с Васильева, – твердо сказал он.

– Хорошо. Когда ехать?

– Ты даже не спрашиваешь, зачем мне это нужно.

– Разве ты можешь делать что-то плохое?

– Могу, – рассердился он. – То, что я дал тебе денег на дачу и помогаю материально, это дело моей совести. Я, может быть, долги возвращаю.

– Хорошо, – повторила Зоя и глубоко затянулась «Примой».

– Нет, я не могу, – он встал. – Наверное, я поеду.

– Никуда ты не поедешь. – Она резко ткнула папиросу в пепельницу. – Я постелю тебе на террасе. Не беспокойся: платы за постой не потребую, – она усмехнулась.

– Зоя, если ты об этом... – он вдруг залился краской.

– Что, слабо? – подмигнула.

– Нет, не слабо.

Жора посмотрел на нее спокойно и немного грустно. Краска с его лица сошла.

– Не надо, – покачала головой она. – Мужика я найду, если захочу, а вот друга вряд ли. И не надо мне одолжений, слышишь?!

– Я слышу. Не кричи.

– Переночуешь здесь, а завтра поедем в город. Мать я оставлю на хозяйстве. Картошку посадили, зелень взошла, полоть еще рано, – деловито начала перечислять Зоя. – Время у меня пока есть.

– А если все вскроется?

– За меня не беспокойся. Выкручусь. Если надо, я за тебя умру.

– Ты с ума сошла!

– Не кричи, я слышу.

– Зачем только я тебя встретил? – разозлился он.

– Аналогично, – хмуро сказала Зоя, затянувшись «Примой». И добавила: – Прекрати истерику, ты не баба. Я напишу для тебя столько копий, сколько ты сможешь унести. И они будут ничуть не хуже оригиналов.

И хотя она сказала «не беспокойся», ночью он спал плохо. Надо было сразу послать к черту этого дядю Борю. Но теперь уже поздно.

Утром в машине он вспомнил о главном.

– Деньги. Хорошая копия стоит несколько тысяч долларов. Ты заработаешь много денег.

– А ты? – покосилась на него Зоя.

– Мне тоже пора подумать о старости, – невольно вздохнул он.

– Старик нашелся! – рассмеялась Зоя и достала из пачки папиросу. – Я закурю?

– Не спрашивай, делай, что хочешь.

– Не люблю, когда ты такой, – поморщилась она.

– Какой?

– Угодливый. Я знаю, что с другими бабами ты другой. И передо мной нечего стелиться. Невелика цаца.

– Хорошо. Быстро потушила сигарету! – рявкнул он. – Сиденье прожжешь, а у меня машина новая!

– Ох, какие мы... – протянула Зоя, но дымить перестала. – А все ж таки, в Питер мне охота. Странно устроен человек: город ему не нравится, он, в конце концов, едет в деревню, а через месяц ему уже и деревня не нравится, хочется в город. Или, к примеру, я терпеть не могу зиму, все жду лета, а лето придет, так опять хочу зиму и считаю дни, когда оно, наконец, кончится, это треклятое лето. На месяц смертельной тоски выходит всего один день счастья, и то непонятно отчего. Проснешься однажды и думаешь: как же хорошо-то! А отчего хорошо и как это повторить, непонятно. А? Что думаешь?

– Я думаю, это называется муки творчества, – улыбнулся Жора. – Все нормально.

Ему было хорошо именно сегодня. Точь-в-точь как она сказала. Он чувствовал, что ввязывается в очередную авантюру, но страха не было. Даже странно: совсем не было страха.

Поскольку Голицын писал диссертацию по художникам-передвижникам, у него был постоянно действующий пропуск в хранилище. Ему ведь надо работать с фондом. Георгия Викторовича часто привлекали в качестве консультанта и время от времени просили написать научную статью в какой-нибудь толстый научный журнал. Поэтому его присутствие в хранилище в течение всего дня было в порядке вещей, оставалось только провести туда Зою. В музее к ней давно уже привыкли. Во-первых, знали, что они с Георгием Викторовичем большие друзья, во-вторых, ценили ее картины. Все ж таки здесь работали люди, неплохо разбирающиеся в живописи. И стиль, в котором работала Зоя Каретникова, их не смущал. Мода сиюминутна, а классика вечна.

– Я бы с удовольствием повесил здесь одну из ваших картин, Зоенька, – шутил директор музея. – Она бы стала украшением коллекции.

Все знали, что никогда этому не бывать. Ни здесь, ни в каком-нибудь другом музее мира не висеть Зоиным картинам. Каретникова это не бренд. Это всего-навсего художник категории 5А, «сложившийся, с творческим потенциалом». То есть еще три-четыре позиции в рейтинге надо бы перешагнуть. До «пользующийся спросом», «востребованный у широкой публики», «имеющий персональные выставки и награды». А это Зое не светило, ведь она писала в стиле, галеристам ныне неинтересном, поэтому ее жалели и чувствовали в ее присутствии неловкость и смущение. И даже невольно отводили глаза. Такой талант, а кто о нем знает? А главное, кто хочет знать? Сейчас каждому есть дело только до себя, время такое.

Георгий Голицын этим и воспользовался. Все получилось так легко, что он и сам не ожидал. Единственной, кто встретил их у дверей хранилища, была Ефросинья Ниловна.

– Как ваши кошки? – спросил он, и Зоя для музейной старушки моментально перестала существовать.

Та взахлеб принялась пересказывать душке Георгию Викторовичу подробности недавней баталии с живодерами.

– Что, все живы? – улыбнулся он.

– Мне удалось вымолить отсрочку. Я теперь занята организацией приюта для бездомных животных, – важно сказала Ефросинья Ниловна.

– Хотите пустить в музее подписной лист? – пошутил он. – Я готов пожертвовать на кошек.

Ефросинья Ниловна отчего-то смутилась.

– Ах, голубчик, если бы вы знали, как это хлопотно, – пожаловалась она. – И материально тоже. Но ведь природа – это святое? И кошки как ее часть. Они нуждаются в нашей защите.

– Вы совершенно правы, – серьезно сказал он, думая о притаившейся за дверью Зое.

– Значит, вы поддерживаете меня в моем решении?

– Абсолютно.

– Спасибо вам, голубчик, – искренне обрадовалась Ефросинья Ниловна. Он так и не понял, чему. Говорил то, что она хотела услышать, только и всего.

– Я еще с вашей матушкой посоветуюсь.

– Да-да, конечно, – машинально ответил он и напомнил: – Я хотел бы поработать над диссертацией.