Подхватил какую-то новую заразу у разбитого крейсера? Об этом даже не хотелось думать. Случаев заражения людей инопланетной заразой было немного, но те, что были, – просто потрясали. На одном из островов Микронезии находилась санитарная зона для тех, кто после этого выжил. Адам не был на том острове, но видел несколько отчетных фильмов…

Перемать. И этому знанию доверять нельзя.

И точно так же подумает завтра тот, кто будет по отчетному фильму изучать его, Адама, работу у крейсера. Вот тут монтаж, тут склейка, и вообще все это декорации…

Как же много исчезло вместе с утратой электронной связи! Не просто пропала одна из приятных сторон жизни… хотя и это тоже существенно. Тогда было информационное обжорство. Пресыщение. Слизывание крема с пирожных. И потому спокойно можно было не верить чему угодно…

Какая роскошь!

Сейчас хрен так получится. Новостей настолько мало, информация так тяжело достается, что подсознательно кажется: значит, должна быть правдивой. Усомниться публично в чем-то, напечатанном в газете, ныне равносильно открытому признанию в нелояльности, причем нелояльности по отношению не к государству – государству на это, в сущности, плевать, – а к обществу. Общество же нелояльности не прощает…

Их было несколько, попавших в разное время в поле его зрения, – таких вот изгоев, неприкасаемых. Майор Степанчиков, например… Где они теперь все? Адам не знал. И выяснить не у кого. У изгоев и прочего человечества никак не могло быть общих знакомых…

Иногда Адам – впрок и втайне даже от себя самого – примерял, каково это: быть изгоем?..

В дверь тихонько постучали.

– Открыто, – сказал Адам.

Просунулся мальчик в сером с красной отделкой и такой же каскетке – у них тут была униформа.

– Вам записка, господин офицер.

– Давай сюда…

Чувствуя, что ноют все мышцы, Адам протянул руку и взял серый конверт.

– Вон, мелочь на тумбочке, возьми сколько нужно…

– Благодарю, господин офицер. Броня крепка!..

Он звякнул монетками и убежал, а Адам выудил из конверта тонкий бумажный лист.

«Мальчику стало несколько хуже, но был период просветления – около получаса. За это время он рассказал мне, что видел на орбите двух человек без скафандров, мужчину и женщину, совершавших половой акт. Это изумило его, и он прозевал появление чужих кораблей. Иначе он смог бы спасти своих подопечных – так он думает. Он очень хотел, чтобы я немедленно рассказал это все вам. Полковник, я передаю его слова без своих комментариев. У меня их попросту нет. Но то, что он рассказал, я понял верно. Думаю, в ближайшие три дня добавить к этому ничего не удастся».

Та-ак…

Мужчину и женщину вам подавай. До двадцати пяти лет. В хорошем состоянии…

Адам наконец понял, что читает записку самое меньшее в десятый раз. И что знает текст наизусть. Он протянул руку, чтобы взять тоненькую красную папку со «сказкой» – посекундной распечаткой всех известных обстоятельств полета и схемой маневров в максимально подробном виде. «Сказка» составлялась по коротким «перестукам» пилотов с Землей и между собой – и по данным, полученным от «колокольчиков»… У этой «сказки» был ещё и эпилог: отчет марцальского патруля. «Сказку» Адам тоже помнил наизусть. Теперь бы ещё совместить как-нибудь и то, и другое…

А ведь наверняка этих двоих сняли с орбиты живыми – и теперь где-то прячут. Елы-палы… «Не помазать ли вас сметаной?» – «Лучше коньяком…»

Коньяку сейчас лучше внутрь. Он дотянулся до откупоренной, но ещё почти полной бутылки «Багратиона» и сделал два хороших глотка. Теперь нужно закрыть глаза и дождаться наступления полной ясности…

В дверь снова постучали, и появился давешний мальчишка.

– К вам гость, господин офицер! Просить?

– Минуту…

Но мальчишку отодвинуло в сторону, и в номер плотно, как поршень, вошел смутно знакомый штатский – лысый, лоснящийся, в просторном льняном светло-салатного цвета костюме и промокшей на пузе черной шелковой майке. Ни фига себе, подумал Адам, ему жарко…

– Не узнаешь? – догадался гость. – Напрягись. «Бивис умнее, зато Батхед симпатичнее…»

– Коля?!

– Йес, с первого томагавка… Ну, ладно, ты одевайся, я тебя в машине подожду.

– В какой ещё машине?

– «Онега» у меня. Серенькая такая. Съездить нам с тобой кой-куда надо бы. Аксельбанты не обязательны, а штаны лучше надень…

Владивосток, Россия

Свеча затрещала, пламя сильно качнулось, на миг померкло. Потом заплясало.

– Бедняга, – сказала Вита.

– Кто? – повернул голову Виталий.

– Мотылек, наверное. Или комар. Или какая-то мошка. Кто-то с крылышками. Едва у кого-то появляются крылья, он тут же летит на огонь…

– Тебе грустно?

– Наверное… Дай глотнуть.

Виталий подцепил с пола высокую темную бутылку, подал Вите. Та поднесла горлышко к губам. Вино было красное, густое, ароматное, сладкое – и, пожалуй, излишне крепкое. Она с удовольствием обошлась бы чем-нибудь полегче.

– Устала сегодня? – Виталий великодушно подбрасывал ей готовый и достойный выход. – Наверное, не каждый день такое бывает?..

– Устала? Нет, это другое… – Вита не приняла подачу. Или подачку?.. – Во всяком случае, если и устала, то не физически. Физически все в полном порядке. Просто… не знаю. Страшно. Страшно от предчувствий. Как будто я вот-вот-вот что-то узнаю… – Она задумалась. Слова сами нашарили это «что-то» в темноте. – Да. Как будто мне должны поставить диагноз, а я уже догадываюсь… ещё не верю, но догадываюсь…

Виталий промолчал – она была благодарна ему за это молчание – и только погладил её по плечу. В прикосновении звучала странная неуместная запоздалая робость.

– Не обращай внимания… меня что-то повело, это чисто психическое… просто – перегруз, просто – такое истощение… все это – вот как сегодняшнее – оно так бьет по мозгам… не обижайся, но я сейчас пойду спать…

– Куда ты пойдешь?

– На диван, который в гостиной…

– А это что? Плохая кровать?

– Я могу спать только одна. Это даже не привычка… просто иначе не получается. Прости, пожалуйста, все тебе испортила… Ты спи, ладно, а я приду утром. И разбужу…

– Это я пойду на диван… – Виталий начал подниматься.

– Нет-нет-нет… ты спи, спи здесь, мне будет приятно вернуться…

Потом она стояла у открытого окна, кутаясь в свой любимый пушистый халатик и вдыхая совершенно сказочный воздух: прохладный, сыроватый, чуть йодистый и густой; его можно было переливать из руки в руку, играть им, любоваться… Из-за приоткрытой двери доносилось аккуратное дыхание Виталия – он и правда быстро уснул. В странном свете ущербного месяца чуть выделялись, белея размытым пятном, простыни на застеленном диване. Она даже любила спать на диване – уткнувшись лбом в спинку… Спать, думала она, спать, спать.