Чарльз дал клятву поддерживать и защищать конституцию. Проблем с этим у него не возникло; он уже давал эту клятву однажды в Вест-Пойнте. А когда война закончилась, твердо решил воспитать своего сына как американца, а не как южанина.

Вот только казалось странным снова видеть вокруг столько синего цвета. Светло-синие брюки из грубой шерсти с желтыми лампасами и тускло-серые рубашки напомнили ему о Втором кавалерийском. Как и плохо проветриваемые казармы, дымящие лампы, узкие щели окон по обоим концам помещения и шорох крыс по ночам. Как и его армейская койка – средство для пыток с железным каркасом, поперечными деревянными планками, пружинами и тюфяком, набитым соломой. Как и армейская пища, особенно сухари и жесткая говядина, которую на обед подавали в виде тонких бифштексов, а на ужин тушили в жирной подливке, отчего мясо было уже немного лучше на вкус, потому что соус скрывал слабый запах тухлятины.

Казармы Джефферсона оказались не столько тренировочным лагерем, сколько пересыльным. Рекрутов отправляли из него сразу, как только регулярным частям требовалось сколько-то человек для замены. Поэтому обучение могло продолжаться два месяца, а могло – два дня. Чарльз думал, что это не лучшим образом характеризует послевоенную армию.

Большинство инструкторов были пожилыми сержантами, которые здесь просто тянули время до пенсии. Чарльз изо всех сил старался выглядеть в их глазах неопытным и неловким. Во время урока верховой езды без седла он нарочно свалился со своей плохонькой учебной лошаденки. Он растерянно листал инструкцию по обращению со строевым оружием и на занятиях по стрельбе никогда не попадал в десятку, только в самый краешек мишени. Так продолжалось до тех пор, пока один инструктор не заболел и его не сменил другой, приземистый сержант Ганс Хейзен. Это был очень грубый и злой человек, поговаривали даже, что из-за его гнусного характера его трижды разжаловали из старших сержантов.

После упражнений с саблей Хейзен отвел Чарльза в сторону:

– Рядовой Мэй, у меня есть подозрение, что вы не из каролинского ополчения. Вы стараетесь выглядеть неуклюжим, но я видел некоторые ваши движения, когда вы думали, что я слежу за кем-то другим. – Он выпятил подбородок и рявкнул: – Где вы тренировались? В Вест-Пойнте?

Чарльз посмотрел на него сверху вниз:

– В легионе Уэйда Хэмптона, сэр.

Хейзен потряс пальцем:

– Я с вами разберусь. Ненавижу лжецов почти так же, как снобов из Вест-Пойнта… или вас, южанчиков.

– Да, сэр! – громко произнес Чарльз.

Он продолжал смотреть на сержанта. Хейзен первым отвел взгляд и от этого взбесился еще сильнее.

– Посмотрим, на что вы способны. Сто кругов по дорожке, бегом! Марш!

После этого капрал Хейзен не отставал от Чарльза, постоянно кричал на него, цеплялся ко всему, что бы тот ни делал, и каждый день выспрашивал его о прошлом, вынуждая лгать. Но несмотря на все это, а может, как ни странно, и благодаря тому, что Хейзен распознал в нем кадрового военного, Чарльз был счастлив вернуться в армию. Он всегда любил ее надежный, раз и навсегда заведенный порядок, сигналы горна, строевые учения. Он до сих пор чувствовал дрожь в спине, когда слышал, как горнисты играют «По коням!».

Держался он особняком и товарищей себе не искал. Большинство солдат объединялись в пары, чтобы облегчить тяготы службы и разделить с кем-нибудь свои страдания, но Чарльз предпочитал быть один. Так прошло три недели, хотя за это время внезапные приступы отчаяния и накрывали его. Внезапно возвращались мысли о прошлом, его охватывало мучительное чувство, и он обзывал себя отпетым дураком за то, что вернулся в армию синих мундиров. Именно в таком настроении одним субботним вечером он покинул лагерь и отправился к безымянному палаточному городку по другую сторону главной подъездной дороги.

Здесь жило много рядовых вместе с женами, которые работали в гарнизонной прачечной, чтобы добавить что-нибудь к армейскому жалованью мужей. Гражданские сбывали здесь сомнительный виски в больших палатках, кроткие индейцы-осейджи продавали бобы и кабачки со своих близлежащих ферм, а элегантно одетые джентльмены ночи напролет играли в покер и фараон. Чарльз даже заметил, как несколько безнадежно тупых рекрутов делали ставки, играя с ловкими шулерами в три карты Монте или в наперстки.

В любой из палаток с подвешенным снаружи красным фонарем были доступны развлечения иного рода. Чарльз заглянул в одну и провел полчаса с невзрачной молодой женщиной, которая очень старалась доставить ему удовольствие. После этого физически ему стало легче, но воспоминания об Августе Барклай нахлынули с новой силой, и он никак не мог отделаться от ощущения, что осквернил память о ней.

Когда он шел через городок, за ним увязались двое мальчишек, выкрикивая дразнилку, сочиненную на мелодию известной песни:

Да, похоже, армию здесь ценили высоко. Как только закончилась война, солдаты снова стали никому не нужной чернью. Ничего не изменилось.

Он провел в казармах Джефферсона месяц, когда пришло назначение. Ему и еще семерым рекрутам дали двенадцать часов на сборы, после чего пароход должен был отвезти их вверх по реке Миссури, через весь штат Миссури, в канзасский форт Ливенворт. Основанный в 1827 году полковником Генри Ливенвортом на правом берегу реки, теперь это был самый важный военный гарнизон на Западе. Там же располагалась штаб-квартира Миссурийского военного округа и главный склад снабжения для всех фортов между Канзасом и континентальным водоразделом. В Ливенворте их должны были встретить и доставить к месту службы на северную границу Техаса в Шестой кавалерийский полк. Эта новость обрадовала Чарльза. Он любил суровую красоту Техаса, где перед войной служил в гарнизоне Кэмп-Купер.

Пока над казармами бушевала гроза, Чарльз укладывал нехитрые пожитки в саквояж и маленький деревянный сундучок, в котором держал армейскую одежду. Потом надел синюю гимнастерку с отложным воротником и фуражку с изображением перекрещенных сабель – эмблемой кавалерии для рядового и младшего командного состава. Гроза вскоре утихла, и он под легким дождичком пошел к палаточному городку, насвистывая переделанную в веселый марш мелодию песенки, напоминавшей ему о доме.

Бушевавшая недавно непогода опрокинула несколько маленьких палаток и размыла земляные дорожки. Чарльз направился к ярко освещенной палатке, самой большой из тех, где продавалась выпивка, прозванной Египетским дворцом, потому что ее владелец приехал сюда из Каира, штат Иллинойс. Палатка была потрепанной и ветхой. Внутри грязноватая занавеска делила ее на две части – офицерскую и ту, где веселились рядовые и гражданские. Здесь продавали дрянной дешевый виски, но Чарльз потягивал его с удовольствием, которого давно не испытывал.

Сразу после того, как он заказал вторую порцию, в палатку вошли три шумных сержанта. Среди них был Хейзен, он едва держался на ногах и явно начал наливаться спиртным уже какое-то время назад. Заметив в конце дощатой барной стойки Чарльза, он сказал что-то о дурном запахе.