Мариам про себя усомнилась в этом утверждении. Но она была женщиной мудрой и потому никогда не отказывалась от того, что достается даром. Поблагодарив щедрого лекаря, почтенная Мариам направилась домой.

Неподалеку была расположена одна из лавок, что принадлежала некогда ее доброму Абусамаду и в которой теперь хозяйничал Нур-ад-Дин. Искушение показаться на глаза сыну, а вернее, посмотреть, как там ее мальчик, было весьма велико. Но у Мариам хватило твердости не свернуть в хорошо известные ряды. Вот показались уже и ворота… Как бы ни был шумен и велик базар, он уже позади.

— Ну что, добрый мой Алим, тебе еще не наскучили чудеса? — Мераб огляделся по сторонам.

Увы, неспящего мага не было видно, впрочем, как обычно. Однако Алим-невидимка преотлично видел, как плещется смех на дне глаз юноши.

— Чудеса наскучить не могут, — пробормотал маг, теряясь в догадках, чем еще может удивить его, всесильного мага, обычный мальчишка… Ну, почти обычный.

А Мераб, тот самый «обычный мальчишка», тем временем проговорил почти неслышно несколько слов, и застывшая на повороте уважаемая женщина вздрогнула, услышав:

— Почтенный Нур-ад-Дин столь болен, что ему не дожить даже до следующего Рамадана…

Солнце для уважаемой Мариам скрыла чернейшая из туч. Ей показалось даже, что исчез весь воздух, что лишь пыль и зной остались в мире. Ноги налились свинцовой тяжестью, а сердце заболело столь сильно, что из глаз женщины полились слезы.

Ничего не видя вокруг, шла Мариам домой. Руки сами распахнули калитку, сами разложили по кувшинам и ящикам припасы. И только после того, как холодная вода коснулась пылающего лица, достойная женщина пришла в себя.

— Как ты все же глупа, Мариам, — пробормотала она. — Ну сколько раз в своей жизни убеждалась ты в том, что базарные слухи — чистое вранье? Сколько раз ты сдуру верила россказням Хаят или Фатимы, Алмас или Наджмие. И каждый раз, приходя домой, убеждалась в том, что в них не больше правды, чем сладкого меда в разбитом старом кувшине. Что же сотворил Аллах великий с твоими мозгами теперь, глупая курица?

Суровая нотация самой себе подействовала, но все же сомнение осталось.

«Или речь шла о каком-то другом Нур-ад-Дине. Подумай сама, безмозглая, не может быть, что в городе только двое мужчин носят это, в общем, не такое и редкое имя…»

Увы, и это умозаключение не помогло. Мудрый внутренний голос, который временами куда умнее разума и к которому всегда прислушивалась почтенная Мариам, все время шептал: «Немедленно отправляйся к нему! Если он столь плох, как это утверждает молва, то он не будет прятаться от тебя в лавках. Он наверняка лежит дома, а его дочь, твоя тезка, Мариам, суетится у его ложа».

— А это здравая мысль, — пробормотала почтенная женщина, вновь закалывая шаль изящной брошью. — Надо не бежать к нему домой, а просто пройтись по его лавкам. Спорю на динар, что я найду его за несколько минут.

— Любопытно, — проговорил Алим, — что ты сказал ей?

— Всего несколько слов, уважаемый…

— И все? Но почему так всполошилась эта достойная женщина?

— Потому что она влюблена, маг. Должно быть, ты забыл, какой может быть женщина, когда ее сердце поет от любви.

— Быть может, мальчик, я и забыл. Но откуда ты знаешь об этом?

— Сотни и тысячи страниц толкуют о прекрасной и коварной любви на все лады. Я просто запомнил. Мне уже и самому интересно, что будет далее.

Так и осталось неясным, с кем именно собиралась поспорить почтенная Мариам. Но уже через несколько минут она вновь вернулась в шумные ряды базара, уверенно переходя от одной лавки, принадлежащей Нур-ад-Дину, к другой. Каково же было ее удивление, когда оказалось, что нигде его нет! Более того, всего одного осторожного вопроса хватило, чтоб узнать, что «уважаемый Нур-ад-Дин» сегодня вовсе не появлялся на базаре. Что было еще удивительнее, так это то, что с запиской к приказчику на базаре с утра появилась дочь хозяина Нур-ад-Дина, красавица Мариам.

Дальнейший рассказ одуревшего от жары приказчика Мариам-ханым слушать уже не стала. И без того было понятно, что с Нур-ад-Дином случилось какое-то несчастье.

— Быть может, он вчера простудился, спасая меня из огня. И теперь страдает дома, считая часы, которые остались ему до кончины…

О, обычно Мариам была вполне здравомыслящей женщиной. Быть может, она и посмеялась бы, увидев себя со стороны. Но сейчас тревога за дорогого ее сердцу человека сжигала душу, и потому разум молчал.

Мариам возвращалась куда более спорым шагом, чем шла на базар. Правильнее было бы сказать, что она почти бежала. А по дороге прикидывала, найдутся ли у нее дома все необходимые снадобья для того, чтобы излечить Нур-ад-Дина от любой мыслимой хвори, кроме, конечно, «печали коленного сустава» и «мечтаний коротких волос».

Решив, что дома она найдет почти все, Мариам начала собираться. Одной корзины ей показалось мало, и она вытащила вторую, более объемистую, хотяи более старую. Зато теперь можно было складывать отдельно мази и притирания, отдельно — травы и порошки.

— Мальчик мой, остановись! Ни слова больше!

— Увы, почтенный Алим, я был нем как рыба. Настоящую женщину, как всегда говорит моя матушка, не должно застать врасплох никакое бедствие! Должно быть, уважаемая Мариам из той же породы, и ее тоже не может застать врасплох ни болезнь, ни землетрясение, ни гнев небес.

Забив обе корзины до отказа, женщина решительно повязала шаль, закрыла за собой двери и отправилась к дому Нур-ад-Дина. Конечно, такое путешествие заняло совсем немного времени, ибо дома, как известно, стояли почти рядом. Поэтому всего через минуту, не растеряв решительности, Мариам уже стучала в калитку соседа.

— Тетя Мариам! — радостно воскликнула Мариам-младшая, дочь Нур-ад-Дина, который должен был страдать от никому не известных хворей.

— Да хранит тебя Аллах всесильный и всемилостивый, девочка! Как отец? Он сильно страдает?

— Отец? — озадаченно переспросила Мариам. — Страдает? Но почему он должен страдать?

Но Мариам не обратила на слова девушки никакого внимания. Она отдала корзину, что была полегче, своей тезке, а сама решительно направилась в комнаты.

— Тетя Мариам, — пыталась окликнуть ее девушка, — почему отец должен страдать?

— Малышка, когда люди больны, они страдают. Вот я и спрашиваю, так ли плох твой отец, как говорит об этом молва.

Сейчас Мариам-ханым была не соседкой, а лекарем. И потому некая отрешенность появилась на ее лице. Она прикидывала, с чего начать и куда послать Мариам, если ее усилия не принесут успеха.

— Мой отец болен? — Лица Мариам-младшей не покидало озадаченное выражение, и наконец Мариам-старшая обратила на это внимание.