— Так. Соседи — белые медведи, — ликвидируя это состояние неловкости, взял инициативу Артем. — Собрались? Ну, вот теперь с огромным наслаждением и чувством глубокого удовлетворении я могу вам сказать: «Выселяйтесь!» Все на выход! А то, понимаешь, расселись тут в чужой квартире!

Он строго насупил брови и надул щеки, изображая грозного начальника, и Ляля с готовностью рассмеялась. Но вот ее родители так и топтались в прихожей. Наконец Николай неуверенно протянул руку:

— Прощайте, — подавил короткий вздох и произнес: — Спасибо вам, Артем Андреич. Вы нам не просто помогли. Мы столько скитались… вы даже не представляете… Да что там… — Он быстро и коротко стиснул руку адвоката и вышел из квартиры, на ходу буркнув: — Лид! Выходите.

Артем попытался напустить на себя равнодушно-разудалый вид, но получилось у него это не лучшим образом.

— Да не за что… Извините, если что не так! Бог вам в помощь!

Проводив Губкиных, Павлов полистал календарь, взятый у Коробкова, и вдруг подумал, что занимается не тем делом. Собственная квартира — вот была настоящая проблема, а вовсе не естественная смерть старика. Адвокат отложил календарь, налил себе чаю, сел в глубокое кресло, но и после чашечки чая и четверти часа размышлений своей правоты не почувствовал. Червь сомнений уже не просто потихоньку точил изнутри адвоката; он его буквально пожирал!

— Доведи дело Коробкова до конца, — жужжал червячок.

— Какое дело? Оставь меня в покое, — отбивался Артем. — Пожилой человек отошел в мир иной, ну и пусть покоится с миром! А мне еще с наследством и собственными делами надо разобраться.

— А календарь? — не отступал червь. — О чем Коробков написал девятого мая? Не знаешь? То-то и оно!

— Мало ли, что старик писал в своем календаре. Мой дед тоже писал. Ничего особенного. Мысли о прошедшем дне. Говорю тебе, отстань!

— Ну-ну. Я-то отстану. А вот тот, кто бумажку вырвал из рук мертвого Коробкова, то-то будет рад. Давай. Закрой глаза. Сбеги. Дезертир!

— Слушай! Бумажку мог этот лохматый сосед вырвать. Или тот, что требовал с меня на выпивку. Там же террариум! Кунсткамера какая-то. Бомжатник.

— Во-во! Твоего соседа выволокли в этот «бомжатник» из роскошной трешки в центре Москвы, а ты делаешь вид, что он не просил тебя о помощи!

— Не до него было. Я, между прочим, квартиру для Губкиных выбивал!

— А ты помнишь, что судья сказала? Губкин был сто тридцать пятый! Понял? Остальные сто тридцать четыре так и остались на улице! Не потому ли, что ты не хочешь влезать в это дело всерьез?

— Тьфу! Пропасть какая-то с тобой. Замучил. Я не могу осчастливить весь мир. Как человек сочувствую. Но у этих ста тридцати четырех есть другие адвокаты. Это их проблемы. Не мои. Все!

— Ладно, решай сам. Только вот перед отцом стыдно. Он бы так не поступил.

И вот на этот упрек совести Артему ответить было нечем, и он снова вспомнил, что дал себе обещание прочитать завещанную ему отцом тетрадь. Но воспаленное событиями дня сознание отказывалось расшифровывать цифры, даты, сокращения, инициалы и кодовые обозначения, и Артем начал с рассуждений отца на понятные ему темы. И вот эти записи сразу повергли его в шок: сразу же за Олимпийским годом в Москве отец начал думать о введении в стране трехпартийной политической системы.

— Ну, ты даешь, папа…

«Как плоскость определяется тремя точками, а табурет пригоден для сидения лишь о трех ногах, — не стеснялся высказывать крамольные мысли отец, — так и в политике любая модель становится устойчивой при наличии трех основных сил…»

Что ж, мысль выглядела здравой.

«Возможно разделение власти между двумя главными партиями и обязательным балансом в виде третьей силы. Именно она, независимая, отличная от двух других, особенная политическая организация даст возможность каждой из двух ведущих и конкурирующих партий создавать себе союзника либо получать оппонента, в зависимости от степени правоты и эффективности их действий…»

Артем восхитился. Работник МИДа, пишущий такое на пике развитого социализма, должен быть крайне неординарным человеком.

«Времена черного и белого, хорошего и плохого, «Да» и «Нет» безвозвратно прошли, — словно предвидел грядущее отец, — помимо двух противоположных мнений есть третье, независимое, особенное, чем оно и важно! Его надо ценить, лелеять. Именно оно, третье мнение, и дает возможность найти компромисс, создать полноценную, всеобъемлющую политическую модель. Создать идеальное мироустройство и добиться тончайшего баланса в отношениях общества и государства…»

Артем окинул мысленным взором нынешние отношения общества и государства и вздохнул:

— Эх, папа, идеалист ты был…

Далее шел раздел о построении модели и эталона идеального государства.

«Папуля определенно замахнулся на Кампанеллу…» — с некоторым сарказмом подумал Артем и вдруг осознал, что его сарказм совершенно неуместен. Потому что не мечтать о построении идеальной жизни в России может лишь очень равнодушный человек. И почти сразу пришло следующее осознание: он не бросит дело Коробкова.

Приемный день в каждом суде случается дважды в неделю. В это время каждый может на практике реализовать свое право на доступ к правосудию. По крайней мере, так говорится в Конституции. Ну а чтобы понять, как обстоят дела в действительности, следует хоть раз самому попытаться это право реализовать. Павлов это делал неоднократно, а потому не испытывал иллюзий и готовился к затяжному подвигу — начиная с очереди к судье.

На удивление, сегодня в коридоре практически не было страждущих истцов и заявителей, и адвокат прошел в приемную беспрепятственно. Судья, как обычно, заваленная папками с делами под самый потолок, устало подняла глаза:

— Что вам?

— Добрый день! — поздоровался Артем и понял, что судья Костылькова его не узнает. — Я — адвокат Павлов.

— Ну и? — подняла брови судья.

— Помните, я подавал иск от имени Губкиных? Несколько дней назад.

— Не помню. Что дальше?

Судья выглядела настолько непробиваемой и апатичной, что Павлов поспешил уточнить:

— На прошлой неделе. Я еще предложил необычный ход…

В глазах судьи что-то промелькнуло. Она определенно узнала этого адвоката, но ни сил, ни времени говорить о чем-либо, помимо дела, у нее просто не было.

— Товарищ адвокат, у меня в производстве две сотни дел. Это вам не в телесуд играть. У меня реальные дела и реальные люди. Не тратьте мое и свое время. Что вы хотели?

Костылькова как бы случайно повернула к Павлову подставку под карандаши. На ней витиеватым золотым шрифтом красовалась надпись: «Заходи тихо, проси мало, уходи быстро!» Артем усмехнулся.