Я отпрянула от него и едва справилась с приступом тошноты. Как это могло быть? Я болтала с ней по телефону несколько дней назад, и все было как обычно. Разговор прошел в духе «как дела, как погода?» Теперь же я узнаю, что ей предстояла важная операция. Как я уже упоминала, моя мать уже переносила онкологическую операцию, когда мне было 12 лет, и никто тогда не обмолвился об этом и словом – ни до, ни после. Но это было очень давно, и обстоятельства с тех пор значительно изменились.

Я приехала домой и сразу же позвонила маме в больницу. Минуту или две я потратила на то, чтобы узнать, как она себя чувствует, и выяснить факты. Затем я дала себе волю.

«Никогда больше так не поступай! – требовала я с необузданным гневом. – Я так тебя люблю. Как ты могла так поступить? Как ты могла не сказать мне, что происходит?» Моя речь была полна ударений. Я нисколько не сдерживала себя.

«Ну, я не хотела вас волновать, – заботливо произнесла мама. – Я решила подождать до тех пор, когда операция закончится, и тогда рассказать все тебе и Сьюзен». – «Ты не хотела нас волновать?! – с недоверием воскликнула я. – Мама, это именно то, для чего нужна семья. Мы волнуемся друг за друга. Это мое право – волноваться за тебя! Ты моя мама!»

Мама усмехнулась. Я знала, что она чувствует; что страсть, с которой я требовала, чтобы этот обман никогда больше не повторялся, диктуется моей любовью.

«А что, если бы ты умерла во время операции? – продолжала я. – Что, если у меня даже не было бы шанса сказать, что я люблю тебя!» – «Я знаю, что ты любишь меня», – тепло ответила мама. «А если я хотела помолиться за тебя?» – спорила я. «Ты не молишься, Харриет», – напомнила мне мама. Мне было слышно, как она улыбается на другом конце линии.

«Ну, может быть, я бы помолилась за тебя тогда, – настаивала я. – Откуда ты знаешь, молилась бы я или нет? Может быть, я бы попросила кого-то другого помолиться за тебя».

Мама молчала. Я поняла, что разговор несколько уходит от темы.

«Мамочка, послушай, – сказала я, – пообещай мне, что никогда больше так не поступишь! Для меня нет ничего хуже. Ничего! Я могу справиться с волнением за тебя. Я могу справиться со всем, что с тобой происходит. Но беспокойство о том, что с тобой может происходить что-то серьезное, а ты не говоришь мне, – это выше моих сил. Вот с чем я не смогу справиться». – «Хорошо, – сказала мама. – Я буду тебе рассказывать». – «Если ты не будешь мне все рассказывать, я буду волноваться постоянно, потому что не буду знать, когда мне надо действительно беспокоиться, – я не могла передать, как сильно меня это тревожит. – Обещай мне, что никогда так больше не поступишь!» – «Хорошо», – снова сказала мама. – «Обещаешь?» – «Обещаю».

Вот и все. Но на случай, если бы мама не восприняла меня достаточно серьезно, я позвонила сестре Сьюзен и попросила ее ко мне присоединиться. Она тут же поддержала меня и тоже позвонила Роуз, так как ее чувства и мысли по этому поводу были точно такие же. Разумеется, с этого дня наша мама держала свое обещание.

Один из моих друзей, узнав об этой истории, был ошеломлен моим поведением: «Если Роуз предстояла операция, она должна была поступать так, как ей казалось правильным. Ты должна признать, что решение делиться информацией о здоровье – это личный выбор каждого. Почему ты пытаешься принять это решение за нее?»

Конечно, я не могла принять решение за Роуз. Таких полномочий нет ни у кого. Если Роуз в конечном счете решила делиться информацией о своем здоровье только после операции, я могла бы смириться с этим. Но мы со Сьюзен, конечно, должны были объяснить ей ошибочность мнения о том, что ее молчание каким-то образом защитит нас. Мы совершенно ясно дали ей понять, что не хотим быть одной из тех семей, что «защищают» друг друга, скрывая правду о своем здоровье. Да, мы много нервничали, кричали и жестикулировали по этому поводу.

«Тебе не кажется, что ты несколько поспешила?» – осторожный вопрос моего коллеги подразумевал, что я не стала ждать нескольких дней или хотя бы пяти минут, прежде чем отреагировать. На самом деле, он хотел сказать следующее: «Твоя мать только что перенесла серьезную операцию, в конце концов! Неужели нельзя было подождать, пока она вернется домой из больницы, прежде чем раскатывать ее бульдозерами?» Возможно, он моделировал хорошие коммуникативные навыки, которые мне не удалось продемонстрировать в ходе конфронтации с матерью.

Я думала о причине его озабоченности. Если бы Роуз была расстроена или просто не готова разговаривать, я вернулась бы к этой теме в другой раз. Я слушала ее, и мне сразу стало понятно, что она тоже меня слушает. Я знала, что она отреагирует положительно, потому что мои слова больше объяснялись любовью, чем гневом.

«Я знаю свою маму», – сказала я ему. И в этом-то все дело.

Мы все должны опираться на сочетание интуиции и рационального мышления, когда определяем, как и когда поставить родителя или другого близкого человека в неудобное положение. Хорошо, когда можно подойти к трудному разговору с ожиданием, что вас услышат и поймут, как это было у меня с Роуз. Но, конечно, рассчитывать на это нельзя. Близкий человек может оказаться совершенно не способен услышать нас, а мы все же принимаем решение говорить ясно и твердо, чтобы дать разговору еще один шанс ради чести и нашей личной целостности.

Конечно, люди больше всего склонны слышать нас, если мы даем им понять, что любим их, что они очень важны для нас. То, что мы, возможно, не получим желаемого ответа, болезненно, но это не главное. Разговор с отцом в машине о моих волосах не имел целью что-то донести ему, или тронуть его, или даже заставить его извиниться или изменить поведение. Я знала по опыту, что этого не стоит ожидать, так же, как знала, что не стоит ожидать предсказуемости от своих волос. Но и защищать его я не собиралась. Я просто хотела услышать звук собственного голоса, высказаться, а не стушеваться.

Одна моя подруга недавно призналась мне, что в ожидании своего парня по часу, как дура, перекладывает с места на место журналы на столике, чтобы произвести нужное впечатление. Затем она сидит у окна, выходящего во двор, и ждет, когда он подойдет, чтобы быстро включить определенную песню на CD-плеере, которая должна звучать, когда она откроет дверь. Как-то они пошли в кино, показавшееся ей таким неприятным, что она еле усидела в кресле, но, когда он, выйдя из кинотеатра, выразил восторг, она не стала давать честного комментария.

Поначалу так себя вести вполне нормально, но так не может продолжаться долго, если отношения развиваются. Со временем мы должны двигаться в сторону большей естественности, особенно когда чувствуем, что эти отношения важны для нас, и мы хотим, чтобы они продолжались. Чем теснее близость, тем больше возможность и желание делиться сокровенным и значительнее эмоциональные последствия молчания, неискренности, нераскрытия себя и своего подлинного голоса.