— Разумеется, можно.

Необходимо было вести себя как можно осмотрительнее. Если он сделает или скажет что-нибудь не так, то могут возникнуть большие проблемы. Если бы только не данное Луизе обещание!

— С Луизой все прекрасно, — осторожно ответил Франческо. — На прошлой неделе ей исполнилось двадцать три. Она сильно изменилась за последние месяцы — превратилась в красивую женщину.

— Она всегда была… очень симпатичной.

Роберта помолчала, потом прошлась по комнате.

— А как ее отец? Он ведь тоже был болен, не так ли? Сердечный приступ, по-моему?

— Да, он довольно долгое время провел в больнице, но теперь уже вернулся домой.

Подойдя к кровати, Роберта пощелкала сначала одним выключателем, зажигая и гася свет, потом другим. Затем, очевидно потеряв интерес к выключателям, принялась за телевизор — начала бесцельно переключать каналы. Эта лишенная видимого смысла активность действовала Франческо на нервы.

— Ему, конечно, приходится соблюдать рекомендации врачей, однако… Ты не могла бы оставить телевизор в покое?

— Извини.

Она торопливо выключила наполнивший комнату громкий звук музыки и отошла от телевизора.

— Это ты меня извини, — устало возразил Франческо. — Я сейчас не в лучшем настроении. Ужасная головная боль… Кстати, у тебя нет аспирина?

— Сейчас достану.

— Порывшись в своей сумке, Роберта протянула ему серебристую упаковку.

— Ты действительно плохо выглядишь, — заметила она.

— Неважно спал ночью, — ответил Франческо.

— Что так? Моя бабушка всегда говорила, что плохой сон — свидетельство нечистой совести.

Замечание выглядело достаточно безобидным, но было в нем нечто, заставившее Франческо остановиться на полпути в ванную, куда он направился, намереваясь налить стакан воды, чтобы запить таблетку.

— И что же, по-твоему, меня мучат угрызения совести?

— Тебе лучше знать. — Голос Роберты звучал совершенно невинно, даже беззаботно.

Но когда она обернулась, взгляд зеленых глаз показался Франческо странно напряженным, каким-то выжидающим. Однако мгновение спустя это выражение бесследно исчезло, и он решил, что ему просто почудилось. Все внимание жены было теперь сосредоточено на перекладывании нижнего белья из чемодана в ящик комода.

Черт побери, мне просто жизненнонеобходимо принять таблетку, подумал Франческо, поморщившись от боли. Наполнив стакан водой, он только успел проглотить лекарство, как до него вновь донесся нарочито-безразличный голос Роберты:

— Если только ты не хочешь в чем-нибудь признаться.

— И в чем я должен признаться?

Вернувшись в спальню, чтобы хотя бы иметь возможность видеть ее лицо, Франческо, к своему неудовольствию, обнаружил, что это ровным счетом ничего ему не дает.

— К чему ты клонишь, Роберта?

— Я? Абсолютно ни к чему. — Она явно старалась вывести его из себя.

— Это что, своего рода допрос?

Взгляд обратившихся на него широко раскрытых зеленых глаз был совершенно невинен.

— Только если тебе так кажется. Знаешь, в английском языке есть пословица: на воре шапка горит. Это означает…

— Я прекрасно знаю, что это означает, черт возьми! Если ты имеешь в виду что-то конкретное, то говори прямо, не виляй. Я сейчас не в настроении для подобных словесных игр.

— Так, значит, твоя бессонница не имеет отношения к нечистой совести?

— Конечно нет! Если только ты не считаешь, что я должен испытывать угрызения совести за намеренную ложь репортерам — чего, я думаю, они вполне заслуживали. К тому же я лгал им с целью защитить тебя.

— Я знаю….

Как он это делает? — поразилась Роберта. Как ему удалось увести беседу в сторону? Она прилагала все усилия, чтобы узнать, не мучит ли Франческо совесть из-за его отношений с Луизой, а он свел все к своему поведению в истории с репортерами.

Хотя надо отдать ему должное: он никогда не совершает необдуманных поступков. Сегодня утром, с того самого момента, как они оказались за дверью перед многочисленными фотокамерами и микрофонами, засыпанные градом вопросов, казалось не дающих им опомниться, Франческо вел себя безошибочно. С улыбкой отвечая репортерам, он неукоснительно придерживался линии поведения, которую они предварительно оговорили во всех деталях.

И сдержал данное ей слово.

— Обещаю, что, когда мы окажемся перед ними, — сказал тогда Франческо, — я возьму на себя все, буду тебя защищать и не дам никому в обиду.

Так все и было. Прежде чем открыть входную дверь, Франческо взял Роберту под руку, и эта крепкая опора придавала ей уверенности и спокойствия.

Они вышли вместе, как единое целое, хотя Франческо был, вне всякого сомнения, главным в их команде. Роберте ничего не пришлось делать, даже говорить. Она просто стояла рядом и улыбалась в камеру, следуя предупреждающему легкому пожатию его руки.

А когда эмоциональное давление стало слишком велико, когда она начала ощущать себя загнанной в угол, когда накатила паника, Франческо тут же уловил ее настроение. Продолжая отвечать на вопросы, он обнял Роберту сильной рукой за плечи и привлек к себе. Что ей еще оставалось делать, как не положить голову ему на грудь, а рукой обнять за талию. Поэтому, когда Франческо пошел вперед, Роберте невольно пришлось пойти вместе с ним. Сопровождаемые вспышками фотокамер, они сели в автомобиль и благополучно отбыли в аэропорт.

Спору нет, свое обещание он выполнил: сказал, что будет рядом, и ни на минуту не отпустил Роберту от себя, пока они не оказались на борту его личного самолета. Тут Франческо оставил ее, и она ощутила себя одинокой и покинутой, как будто лишилась чего-то весьма существенного.

Горькая ирония ситуации заключалась в том, что сейчас, когда в глазах людей она стала его «официальной» любовницей, Франческо начал обращаться с ней с подчеркнутым вниманием и уважением, которых не выказывал в недолгий период их совместной супружеской жизни. Правда, в то время Роберта этого совершенно не замечала, ослепленная любовью и сказочностью происшедших в ее жизни перемен.

Сегодня он вел себя безукоризненно, но так и не дождался от нее благодарности.

— Ты мне очень помог, — сказала Роберта и сама осталась недовольна тем, что слова прозвучали не слишком сердечно.

Дело было в том, что ей никак не давало покоя явное нежелание Франческо говорить о Луизе. Неужели ему не понятно, что она пытается дать ему возможность высказаться, признаться, может даже объясниться? Неужели он действительно не видит, к чему она клонит? А может быть, просто-напросто не чувствует за собой никакой вины за то, что воспользовался ее любовью в своих корыстных целях?