Я вспоминаю о том, как героически всю ночь пялил Суицидницу Сару-Энн Ламонт: не пожалел сил, в терапевтических целях выложился на все сто! Это ли не лекарство от всех мировых проблем? Тупая, сука, езда. О чем, черт возьми, беспокоиться, если ты как следует потрахался? Политика… та еще куча дерьма. Отношения… да любой пташке, у которой проблемы в отношениях, нужно только вогнать между ног правильной длины шишку. И вот она уже запела по-новому: какие еще проблемы в отношениях? Метод творит чудеса! Надеюсь только, что Сэл не сумасшедшая с комплексом спасителя. Но о чем это я: конечно, она сумасшедшая, она только вчера ночью пыталась себя укокошить!

А вот и она — входит в моей, сука, футболке «Солнце над Литом», еще один тревожный звонок. Я всегда говорю: волноваться нужно не ночью, когда ты пытаешься стащить с тёлы трусики, а на утро — когда ты не можешь, сука, отобрать у нее свою футболку! Железно!

Пташка она что надо. Черные волосы до плеч, макияж, мрачная, как чертова готка, но сексуальная, немного плотная, самую малость, на середине четвертого десятка, то самое время, когда пташки начинают немного отцветать, — как раз то, что я люблю! Вот когда тёла начинает по-настоящему получать удовольствие от ебли! У Сэл уже не та унылая мина, с которой она ходила вчера, — на диван она плюхается с крокодильей улыбкой.

Я смотрю на нее.

— Ну и как ты себя теперь чувствуешь?

— Как следует отжаренной.

— А суицидальные мысли?

— Их нет, — отвечает она, призадумавшись. — Осталась только озлобленность.

— Ты можешь злиться на тех, из-за кого тебе пришлось несладко. Но не на себя. Иначе считай, что они победили.

Она качает головой:

— Я знаю, Терри, но я не могу перестать быть собой. Я прошла через все возможные консультации, выслушала все мыслимые и немыслимые советы, принимала самые разные лекарства…

Я похлопываю себя между ног:

— Вот единственное лекарство, которое тебе нужно, цыпочка. Железно.

— О боже, — смеется она, — ты просто ненасытен!

— Да, — говорю я, — здесь ты права. Но это не главное, — подмигиваю я ей. — Главное — это вопрос, который ты должна задать себе: «Кто насытит меня?»

В школе дела у меня никогда особо не складывались, ага. Точняк, точняк, не складывались. И я всегда из-за этого расстраивался. Я виню в этом нашего настоящего папу Генри, который проводил слишком много времени на работе где-то далеко, и маму, которая так растолстела, что не могла даже выходить из дома. Наш Хэнк ходил в школу, и Карен тоже. Этот наш настоящий папа Генри, он говорил:

— Ты, Джонти, малость туповат, так что школа тебе все равно не поможет, не то что Хэнку или Карен.

Я никогда не жаловался, но меня это задевало. Это задевало что-то глубоко в груди, мне казалось, что если бы грудь можно было открыть, то внутри оказались бы пауки. Они ползают на своих маленьких ножках, и ты чувствуешь внутри что-то странное. Точно, он поселил в моей груди пауков, вот что он сделал, ага. Школа не очень-то им помогла, в смысле — нашему Хэнку и Карен. Правда, теперь Хэнк водит погрузчик, не так уж плохо, но вот Карен всего лишь присматривает за мамой. Пустая трата навыков, которые она получила на курсах соцпомощи. Конечно, теперь она вся такая квалифицированная; вся такая квалифицированная и могла бы присматривать за кучей людей, а не только за мамой в своем собственном доме. Ужасное расточительство, точняк. Присматривать только за своей мамой, когда у тебя есть квалификация, чтобы присматривать за кучей мам; точняк, так и есть. Ага.

А я просто сидел себе на кладбище и читал надписи на надгробиях, пока не становилось слишком холодно, тогда я шел в гости к Бобби Шенду, чтобы немного погреться и выпить чашечку чая. Мы смотрели по телику гонки и делали ставки, кто победит. Но потом я перестал туда ходить, потому что Бобби все время выигрывал. «У тебя нет шансов, малыш Джонти», — говорил он. И тогда я понял, что все ставки против меня, я хорошо это понял, ага, разве не так?! Поэтому я перестал тусоваться с Бобби. Он был нормальным парнем, болел за «Хартс», но его прозвали фенийским ублюдком, потому что в РИА[23] тоже был Бобби Шенд. А потом я взял и уехал из Пеникуика в Горджи.

Но Горджи я люблю.

Я люблю «Макдональдс». Точняк. И больше всего я люблю чикен-макнаггетс, ага, их — больше всего. Мне нравится, что они такие плотные, когда их откусываешь, и не такие жирные, какими бывают иногда наггетсы в «KFC». Я люблю «KFC», но только под настроение, обычно после пары пивасиков, вот, точняк, это я люблю. А Джинти всегда выбирает фиш-энд-чипс. Я постоянно говорю ей, что она не должна бояться приключений. Ты не должна бояться приключений, Джинти, подшучиваю я над ней. Точняк, не бояться приключений. Но для разнообразия я все равно люблю взять макнаггетс, точняк, для разнообразия. Ну а этот новый макфлури-афтер-эйт, мне так нравится этот макфлури-афтер-эйт! Но это лакомство только по вторникам, потому что нужно беречь деньги. Странно, но я совсем не люблю бигмак. Потому что после бигмака иногда жутко пучит.

Эта Мошонка — просто куча дерьма собачьего. Это даже ураганом нельзя назвать! Абсолютно пустое место, тоже мне событие: ебаный, сука, розыгрыш. Немного мусора на улицах, какие-то разворошенные помойки, сбитые знаки и дорожные конусы да одно или два высаженных окна — ничего такого, чего не оставалось бы после толпы бухих придурков каждые, сука, выходные!

Я развожу по городу парочку посылок и заглядываю в «Свободный досуг», чтобы проверить, как там бизнес-империя Пуфа. Эта Саския по-прежнему здесь; польская пташка, страшно сексуальная, всегда в облегающем блестящем топике и короткой юбке, как будто собралась в клуб, но для местного предприятия она, пожалуй, выглядит слишком потерянной и хрупкой.

— А Джинти нет? — спрашиваю у нее.

— Не-а, она так и не вернулась, — говорит Саския, выговор у нее вроде как шотландский, но с восточно-европейским акцентом. — Может, в Мошонке застряла!

Я смеюсь над ее шуткой, но тут другая пташка, Андреа, смотрит прямо на меня и говорит:

— Может, и застряла.

Мне нравится манера Саскии и Джинти держаться, но, судя по всему, многие тёлы здесь отнюдь не так счастливы, и, кажется, я знаю, в чем причина: этот мелкий придурок Кельвин определенно наводит на них страх. Как только он появляется, любой смех замолкает. Мне это не нравится, на работе нужно быть жизнерадостным. Особенно если твоя работа — трахаться!

— Бизнес-то не особо идет, — говорит он.