– Пойди в избу и, если воевода уже спит, забери эту рогатину, – повторил Лис. – Принеси ее мне. А взамен положишь вот эту.

Он кивнул на рогатину, родную сестру той, первой: новое древко, новый наконечник из тех, что лежали в кузне на дощатом ларе. Парни принесли ее с собой и пока положили наземь под стеной клети, чтобы не бросалась в глаза.

– Зачем? – в упор глядя на него, спросила Соколина.

– Так надо.

– Чего вам надо?

– Просто пойди и сделай, если тебе отец родной дорог! – прошипел Бьольв, у которого едва хватало сил таить раздражение.

Обычно он держался гораздо хладнокровнее, но весь этот вечер его била дрожь при мысли, что он своими руками, можно сказать, подсунул вождю негодное оружие. Но кто же мог подумать, что старику втемяшит в голову меняться с гостем?

– Что с ней не так?

– С ней все не так. – Лис не видел смысла упираться, Соколина ведь все равно не смирится с тайной. – Если только ее в дело пустить, нажать – наконечник и отвалится. Ты же не хочешь, чтобы твоего отца… кабан порвал?

Соколина немного подумала. Кажется, Логи-Хакон сказал «твои люди поднесли»?

– Это вы ему… подсунули? – в ужасе прошептала она.

– Да мы ж не для него! – опять прошипел Бьольв. – Это не для старика! Кто ж знал, что он ее себе утянет? Удачи у него многовато, йотунов ты свет, желает раздавать!

– Вы… – Соколина чуть не задохнулась. При виде Бьольва ей на ум пришел Ольтур и то, за что он был изгнан к воеводе Берлоге. – Вы…

– Тише! – Лис лишь чуть подался к ней, но взгляд его светлых глаз и напугал, и отрезвил Соколину: она умолкла и плотно прижалась спиной к стене. – Нечего болтать. Иди забери рогатину, если старик спит. Эту положишь на ее место – он не заметит.

Соколина сглотнула, но не нашла в себе сил отлепиться от стены и продолжала стоять неподвижно. Ей хотелось закричать, ударить кого-нибудь… Мысли неслись свистящим вихрем, и с каждым мгновением сердцем прочнее овладевала холодная жуть пополам со жгучим негодованием.

Они хотели его убить! Колючка под седлом была хоть и весьма опасной, но все же шалостью. А вот негодная рогатина перед ловом – это уже смерть. Или тяжкое увечье. Но почему? Что Логи-Хакон им сделал? Ее женская сущность возмущалась тем, как эти люди, среди которых она выросла и считала их своими чуть ли не назваными братьями, безжалостно распорядились судьбой человека – молодого, полного сил, знатного, доблестного и, главное, ничем их не обидевшего! От волнения ей с трудом удавалось связать обрывки мыслей, все эти «зачем?» и «почему?». Сама она надеялась лишь обскакать Логи-Хакона во время состязаний и тем лишить права свататься к ней – раз уж отцу взбрело на ум поставить такое условие. Дальше этого ее строптивость не шла.

– Мы хотим уберечь старика! – Лис обеими руками мягко, но крепко взял ее за плечи и тем заставил обратить на себя внимание. – Ты все знаешь сама: он заставит рыжего состязаться сперва с тобой, потом – с ним самим. Ты же не хочешь, чтобы рыжий его убил? Твоего отца? Ты ведь тоже хочешь, чтобы все оставалось как есть и мы проводили его на тот свет как можно позже?

– Я… еще рано… он еще… меня не одолел…

Соколина не могла смотреть Лису в глаза, слишком холодны и безжалостны они были. И впервые ей пришло на ум, что она совсем не знает этого парня, который прожил при ее отце уже… лет десять и выглядит вчерашним отроком, хотя уже десять лет назад был вполне сложившимся мужчиной и воином. Это Лис еще лет восемь назад, когда Свенгельд в последний раз ходил с Ингваром в степь, взял в плен печенега Багишку – тот потом долго жил у Свенгельда, именно он научил Соколину скакать по-степняцки, приподнимаясь в стременах.

– Когда он тебя одолеет, будет поздно, – напомнил Лис. – Тогда нам придется… дать ему противника помоложе воеводы, а это уже чревато ссорой с Ингваром и прочими сварами. А так… всякому своя судьба.

– Он сам выбрал, – добавил Бьольв, которому теперь казалось, что так оно и было. – Я ему несколько рогатин предлагал, он эту взял. Но может, еще и обойдется. Или она выдержит. Или кабанов не поднимем.

– Пойдем! – Лис оторвал Соколину от стены и мягко подтолкнул в сторону срединной площадки городка к воеводской избе. – Забери рогатину, и все будет хорошо. Даже рыжему ничего не грозит, у него хорошее оружие осталось. Выдохни.

Соколина зашла в избу, но тут же вышла с пустыми руками: Свенгельд еще не спал, ворочался и кашлял. Во сне он храпел, как три медведя, поэтому ошибиться было трудно.

– Не торчите здесь! – Ей противно было видеть Лиса и Бьольва. – Давайте вашу рогатину! Вот сюда положите, под крыльцо, чтобы не видно было. Я потом ту вынесу и сюда же положу. Уходите!

– Мы не… – Бьольв протянул к ней руку, отчаянно желая оправдаться.

Но она уже отвернулась и ушла.

* * *

На дворе еще не стемнело полностью, но все оконца в воеводской избе были заволочены – от комаров, – и висел мрак. Соколина вошла, стараясь шуметь как можно меньше, и села на скамью возле самой двери, возле лохани. Отец не спал: вместо привычного храпа она слышала временами покашливание. Еще нельзя. Надо обождать.

Соколина не любила плакать и делала это очень редко: для слез она была слишком самолюбива и упряма. Но сейчас ей хотелось разреветься от досады.

Рыжий Хакон ворвался в ее жизнь, будто факел в овин. Все еще не полыхало, но уже было очень близко к этому. Для Соколины отец тоже был одним из тех волотов, на костях которых стоит мир, но только он был жив и вечен. Казалось, он так крепок и упрям, что никакие волны времени его не сокрушат. К единственной дочери Свенгельд всегда был добр и снисходителен, давал ей полную волю. Десять лет назад, когда она пожелала выучиться стрельбе, он не стал напоминать, что «ты же девчонка», а выдал ей наставника – старого алана по имени Гозар. То же касалось верховой езды, он сам купил ей у угров красивую кобылу, которую она назвала угорским же именем Аранка – «золото». Свенгельд лишь смеялся, что по цене своей кобылка оправдывает это имя. Соколина болтала в гриднице с отроками куда охотнее, чем посещала супрядки у Предславы, сколько та ее ни зазывала. О том, что когда-то девушке с такими привычками придется идти замуж, и помину не было. Она жила счастливо и не задумывалась о будущем.

И вот с углов ее беспечального существования потянуло дымом. Не враг лихой, а сам отец родной задумал все это разрушить. Сбыть ее замуж, а самому отправиться в Валгаллу! Еще чего! Сама она даже в мыслях не посмела бы сказать об отце, что «старикан-то трёхнулся», как говорили отроки, но признавала, что у парней есть основания так думать.

Мысли ее о женихе, то есть Пламень-Хаконе, были весьма сумбурны. Глупо спорить: он весьма хорош собой, держится учтиво, но твердо, а знатностью рода не уступит никакому князю. Все в ней противилось мысли о переменах, но не сказать, чтобы Логи-Хакон был ей противен сам по себе. Ну, может быть, когда-нибудь, если через много-много лет отец все-таки умрет… а набирать себе девичью дружину ей не захочется…