— В общем, — подытожил я, — починить теплицу я не могу, но я готов вам всячески помогать, пока вы не решите, что я полностью искупил свою вину. Пусть это будет мне уроком, — добавил я и наконец поднял взгляд от коврика.

Мистер Питерсон скривился еще сильнее и хмыкнул.

— Слышь, парень, — сказал он. — Не нравится мне все это. Ты извинился, и хорош. Будем считать, что я тебя прощаю.

— Мистер Питерсон, позвольте мне вмешаться, — перебила мама и, не дожидаясь позволения, заговорила: — Это великодушно с вашей стороны, даже слишком, но едва ли простое извинение способно что-то изменить в сложившейся ситуации и уж тем более компенсировать причиненный ущерб.

Робкий огонек моей надежды вспыхнул напоследок и погас.

Лицо мистера Питерсона по-прежнему выражало недовольство.

— Вы ведь согласны, что проступок серьезный? — спросила мама. — Во всяком случае, вчера мне показалось, что вы считаете его достойным наказания.

— Ну да, но…

— Так предложите свой вариант.

— Миссис Вудс, честно говоря, я не думаю, что мне…

— Мистер Питерсон, я настаиваю, — сказала мама. — Алекс должен понять, что ни один наш поступок не остается без последствий. Пусть этот случай послужит ему уроком.

— Ладно, ваша взяла. Только как бы не вышло, что я преподам ему совсем не тот урок, который…

— Прекрасно! — перебила мама. — Я рада, что мы сошлись во мнениях. Уверяю, мы с Алексом долго обсуждали эту ситуацию и оба считаем, что он должен искупить вину перед вами, а не передо мной. Так что других вариантов я не вижу.

Мистер Питерсон посмотрел на меня жалобно, явно моля о помощи. Я ответил ему не менее жалобным взглядом, признавая полную неспособность противостоять маминому напору.

Он растерянно всплеснул руками и чертыхнулся. Мама сделала вид, что не услышала. Она уже выиграла эту битву. Строго говоря, она выиграла ее в тот миг, когда мистер Питерсон открыл дверь.

— Черт, — пробурчал мистер Питерсон и почесал в затылке.

Мама терпеливо ждала.

— Договорились, — выдохнул он наконец. — Найду ему занятие, так и быть. Пусть осознает свою ошибку. И жизнь наконец вернется в нормальное русло. Отличная идея.

Он не знал, что мама невосприимчива к сарказму.

— Вот и прекрасно, — заключила она. — Давайте назначим день и час. Как насчет следующей субботы?

— Годится.

— Замечательно!

Мистер Питерсон посмотрел на меня с опаской. Я легонько пожал плечами — так, чтобы мама не заметила.

— Идем, Алекс, — сказала она, в последний раз пихнув меня в спину. — Не будем понапрасну отнимать у мистера Питерсона время, тем более в выходной день.

С маминой точки зрения последняя фраза звучала вполне разумно, но, учитывая только что достигнутую договоренность, она потрясла меня отсутствием логики.

В следующую субботу, не успел я дойти до стражей-тополей, как пошел дождь. Мелкие холодные капли острыми иголками вонзались в кожу. Я очень надеялся, что мне не придется в такую погоду пропалывать грядки или косить траву и что мистер Питерсон не заставит меня мыть окна снаружи. Я посмотрел на свинцовое небо: оно выглядело таким же унылым, как моя судьба. Но у мистера Питерсона на мой счет оказались совсем другие планы.

— Водить умеешь? — спросил он вместо приветствия.

— Мне только тринадцать лет, — ответил я.

Мистер Питерсон окинул меня критическим взглядом: да, я подтверждал худшие его предположения.

— Вообще не умеешь?

— Вообще.

— Слушай, парень, я же не предлагаю ехать за сотню миль, — продолжил он. — Мне нужно кое-что купить, а нога в такую погоду плохо слушается.

— Мне только тринадцать, — повторил я извиняющимся тоном, почему-то чувствуя себя в ответе за покалеченную ногу мистера Питерсона.

— Я в твоем возрасте уже вовсю водил отцовский грузовик.

— У меня нет отца, — напомнил я. — Непорочное зачатие!

Это была шутка. Он даже не улыбнулся.

— Хотите, я лучше помою машину? — предложил я.

— В такую погоду? Дождь без тебя справится.

— И то верно…

Я съежился под неожиданным грузом собственной никчемности.

— Ладно, — вздохнул мистер Питерсон. — Физический труд закаляет дух и все такое, но я не хочу, чтобы ты промок и вернулся к маме с воспалением легких.

— Все равно ругать она будет меня, а не вас, — заметил я.

Мистер Питерсон хмыкнул и некоторое время задумчиво молчал.

— Пожалуй, вот что… — произнес он наконец, кивнув какой-то своей мысли. — Твоя мама хочет, чтобы ты кое-чему научился, да?

— Да.

Ясное дело, мама и мистер Питерсон хотели, чтобы я научился не крушить чужие теплицы. Я и так это умел, но вынужден был делать вид, что раскаиваюсь, чтобы всем угодить. Я уговаривал себя, что цель оправдывает средства и жаловаться мне, в сущности, не на что. А что я не научусь ничему новому — ну, что ж поделаешь.

Как оказалось, я сильно недооценил педагогический талант мистера Питерсона.

— Печатать умеешь? — спросил он.

— Да.

— А с грамотностью как?

— Ничего.

— «Ничего» — это как? Если ты еще и безграмотный, то я вообще не знаю, что с тобой делать.

— Обычно пишу без ошибок, — пояснил я. — И наш учитель, мистер Тредстоун, считает, что у меня для моего возраста хороший словарный запас. Но всегда есть к чему стремиться. А что нужно делать?

— Будем печатать письма, — сказал мистер Питерсон.

Первый урок, усвоенный в тот день, сводился к следующему: что бы ты ни знал о том или ином человеке, твое знание — лишь малая часть истины.

Я уже упоминал, что у нас в Нижних Годлях каждый думал, будто все про всех знает, а чего не знает, то и знать не обязательно. Например, про мистера Питерсона все знали, что он нелюдим, ветеран войны и вдовец, скорбящий по умершей от рака жене. Про маму знали, что она ясновидящая, одна воспитывает сына, носит странную прическу и вообще дама с причудами. Про меня знали, что я тот самый парень, в которого угодил метеорит, после чего я слегка повредился умом, а временами бьюсь в конвульсиях.

Все это было правдой. Но далеко не полной.

Дом мистера Питерсона оказался совсем не таким запыленным и захламленным, как я ожидал. Внутри царили чистота и порядок; в гостиной, несмотря на пасмурный день, было светло благодаря большому окну, выходившему в сад. На стенах висели картины, высокие стеллажи пестрели книжными переплетами, а на полу лежала огромная подушка, на которой дремал хозяйский пес. Когда я зашел в комнату, он поднял морду, шумно потянул воздух и снова закрыл глаза. Пес был совсем дряхлый и почти все время спал. Позже я узнал, что мистер Питерсон года два назад взял его, потерявшего в драке пол-уха, из приюта и нарек Куртом Воннегутом Младшим (сокращенно Курт) в честь своего любимого писателя, скончавшегося за десять дней до того. Хозяина не смутило, что пес немолод; старики неприхотливы, рассудил он, Курт не нуждается ни в дрессировке, ни в долгих прогулках; все, что ему требуется для счастья, — тепло и мягкая подстилка. Я спросил, какой он породы, и мистер Питерсон ответил, что порода называется «барбос».