мотивированы желанием сделать по возможности плавным переход от военной экономики к мирной и, таким образом, погасить революционные волнения. Этой приоритетной цели были подчинены не только изменения отношений собственности, но и старые социалистические идеалы, например, женская эмансипация: массовые увольнения работниц в ходе экономической демобилизации противоречили принципу равенства мужчин и женщин.

В определенной мере в качестве компенсации женщинам были предоставлены равные политические права: программа народных уполномоченных от 12 ноября 1918 г. гарантировала «всем лицам мужского и женского пола, достигшим 20 лет», равное, тайное, прямое и всеобщее избирательное право. Выборы основывались на принципе пропорционального представительства. Таким образом, социал-демократы стремились устранить несправедливость действовавшей до этого мажоритарной системы: при перебаллотировке при равном количестве голосов во втором туре выборов у буржуазных кандидатов были, как правило, намного лучшие шансы, чем у кандидатов от политически изолированной социал-демократии. Столь же несправедливым было распределение избирательных округов, благоприятствовавшее сельским регионам в ущерб большим городам. Закон о выборах от 30 ноября 1918 г. устранил это искажение, предусмотрев соотношение: один депутат на 150 000 жителей. 38 избирательных округов, на которые был поделен рейх, конечно же, были весьма различны по величине, и в зависимости от числа населения они отправили в Национальное собрание разное количество депутатов{55}.

Один из 38 избирательных округов был включен в закон исключительно формально: Эльзас и Лотарингия были оккупированы французами, и никто не мог рассчитывать, что эти области, аннексированные в 1871 г., останутся у Германии. Кроме того, пока не был подписан мирный договор, в высшей степени неясной оставалась судьба заселенных преимущественно поляками Познани, Восточной Пруссии и Верхней Силезии, где 19 января 1919 г. также должны были пройти выборы. Зато совершённо очевидно было, что не произойдет присоединения к рейху Германской Австрии, за которое 12 ноября 1918 г. единогласно высказалось Временное Национальное собрание в Вене. Когда 25 ноября 1918 г. на рейхсконференции немецких земель в Берлине австрийский посол официально сообщил о желании его страны войти в состав рейха, статс-секретарь министерства иностранных дел Зольф заявил протест, ссылаясь на проведение мирных переговоров. Никто из народных уполномоченных не поддержал австрийскую инициативу, и на то были веские причины: присоединение Австрии означало увеличение территории рейха, что было бы расценено странами Антанты как враждебный акт и вызвало бы с их стороны соответствующий ответ.

Уже непосредственно перед выборами в Национальное собрание стало ясно, что исторический противник Австрии, Пруссия, сохранится как самостоятельная земля, и Германия не станет унитарным государством. Гуго Пройсс, которого правительство уполномочило написать проект конституции, планировал централизованное государственное устройство, против чего сразу же, совершенно не в духе социал-демократической доктрины, выступили новые правительства отдельных земель, в большинстве своем состоявшие из социал-демократов большинства и независимых. В Баварии традиционное стремление к независимости совпало здесь с желанием Эйснера уступить центральному правительству как можно меньше полномочий. Намерение Пройсса разделить Пруссию, самую большую из немецких земель, на несколько мелких, нашло поддержку лишь у одного из Народных уполномоченных — Фридриха Эберта. Большинство видных социал-демократов были противниками территориального переустройства Германии и особенно раздела Пруссии. Учитывая сепаратистские устремления Рейнской области, поддерживаемые Францией, они хотели сохранить Пруссию как наиболее существенную объединяющую силу между востоком и западом рейха. Пауль Хирш, социал-демократ и министр-президент Пруссии, заявил 25 января 1919 г., что Пруссия должна сохраниться как государство, чтобы конфессиональные противоречия не привели к созданию на востоке и западе рейха самостоятельных республик. Кроме того, увеличение количества немецких земель, по его мнению, могло послужить только интересам Франции{56}.

За подобными соображениями скрывался невысказанный страх того, что раздел Пруссии может стать первым шагом на пути к распаду рейха. У подобных опасений были основания. Поскольку Франция не отказывалась от своих претензий на территории западнее Рейна, а возрожденная Польша стремилась получить максимально широкий выход к Балтийскому морю, единство Германии оказывалось под угрозой с двух сторон. Мелкие немецкие земли, очевидно, могли оказать меньшее сопротивление внешнему давлению, чем «великая Пруссия». Однако сколь бы ни были весомы внешнеполитические аргументы в пользу сохранения Пруссии, они не вели к решению внутренних проблем, которые создавала эта формация. Пруссия включала в себя почти три пятых населения и территории страны. Однако поскольку персональная связь руководства федеральной земли и правительства рейха осталась в прошлом, гегемония республиканской Пруссии была теперь гораздо менее очевидна, чем Пруссии монархической. Находясь у истоков республики, можно было только предсказать, что гармоническое развитие отношений между рейхом и самым большим из немецких государств крайне важно для обеих сторон, однако оно не было подкреплено какими-либо институциональными гарантиями{57}.

Высокая степень преемственности, наложившая свой отпечаток на переходное революционное время между свержением монархии и выборами Национального собрания, объяснялась, что также показал пример Пруссии, как внутри-, так и внешнеполитическими причинами. Свобода действий Народных уполномоченных была столь же ограничена международными политическими обстоятельствами, как и социальным развитием и политическими традициями Германии. В таких условиях не мог состояться тотальный разрыв с прошлым, как того требовали левые радикалы. Воля большинства предначертала осуществление парламентской демократии, и на пути к этой цели волей большинства пренебречь было невозможно. Социал-демократ Макс Коен-Ройс выразил суть проблемы на Первом Съезде советов, когда он заявил делегатам, что «невозможно добиться больше социализма, чем того пожелает большинство народа»{58}.

Однако немецкое общество могло оказать зимой 1918–1919 гг. достаточно поддержки некоторым коренным реформам. Ни в военной сфере, ни в области гражданского управления существовавшие отношения не должны были сохраниться в той мере, как это случилось на самом деле, а с социализацией угольной промышленности в первые месяцы после революции смирились бы даже центристские буржуазные партии. Если эти меры не были приняты, то только потому, что они казались правящим социал-демократам или не срочными, или слишком опасными. Будучи марксистами, они усвоили, что история порождает общественный прогресс в результате внутренней необходимости. Одновременно они были плодом германской кайзеровской империи. Социал-демократы усвоили идеи правового государства и конституционной системы в такой степени, которая делала осуществление революции в их глазах почти абсурдным. Когда в ноябре 1918 г. им в руки нежданно-негаданно свалилась государственная власть, главной заботой социал-демократов стала демократическая и правовая легитимация нового режима. Напротив, мысль о том, что столь желанная демократия требует общественных преобразований, не стала для них определяющей. Именно поэтому остались нереализованными шансы, пусть и ограниченные, открывавшиеся для демократизации германского общества в результате переломных событий 1918–1919 гг.

Глава III

Угнетенное большинство

На выборах в Национальное собрание 19 января 1919 г. социал-демократы большинства получили 37,9 % голосов и стали самой представительной партией с существенным отрывом от остальных. Однако