– Ты давай, не юли. Пристает он, что ли, к тебе?

– Нет, ты что! – тут же испугалась Янка. – Просто… смотрит.

– Понятно. Ты иди, Яночка, иди, детка…

Янка пошла. Было ей страшно.

Решение зрело в бабушке четыре дня. Все эти дни Янка чувствовала на себе и Глебе её пристальный взгляд. А Глеб, как нарочно, будто знал о её плане и подыгрывал: то руку её перехватит, когда она мимо пробегает, то комплимент при всех отвесит, то скользнёт по ней таким взглядом… Янка уже сто раз пожалела о том, что затеяла. Чёрт бы побрал этих Конопко с их бедностью! И тут же пугалась этих своих мыслей, начинала молиться неизвестно какому богу и просить прощения – тоже неизвестно, за что.

Разговор бабушки с Глебом состоялся в четверг. О чём они говорили, Янка не слышала. Она ждала его под черешней, дрожала, как заяц. Вот он вышел из дома, подошёл к скворечнику, заметил её. Усмехнулся.

– Ну что, красавица? Гонят меня, гонят поганой метлой.

– Почему?

– Ну, говорят, что ремонт надо делать, но что-то тут нечисто…

– Что нечисто? – тут же вспыхнула Янка: неужели бабушка ему рассказала, что она нажаловалась?

– Ну, наверное, они боятся, что я тебя соблазню.

– А ты? – насмешливо, чтобы скрыть растерянность спросила Янка. Никогда ещё Глеб не говорил с ней так… откровенно. Она смутилась, и в тот же миг ей захотелось, чтобы у них с Глебом было ВСЁ. А что? Ей уже пятнадцать!

– Что я?

– Соблазнишь?

– Яна… ты играешь с огнём, – сказал он тяжело. – А это опасно.

Глеб дотронулся пальцами до её плеча, провёл по ключице, замер, а потом рука упала вниз, повисла вдоль тела. Янка смотрела на него распахнутыми глазами, а все язвительные и умные слова вдруг куда-то улетучились, испарились, одна ерунда вертелась на языке, и она выпалила поспешно:

– Могу устроить тебя к хорошим людям. И недорого.

Глеб усмехнулся и сказал равнодушно:

– Давай.

Как Янка ругала себя потом! Просто на чём свет стоит. Ничего поумнее не нашлась сказать? «Я тебя устрою»! Как тётки на автовокзале! Дура, дура! И какие глаза у него сразу стали – насмешливые и снисходительные. Она для него маленькая девочка, была и останется. Дура, дура безмозглая!

Сквозь жгучий стыд она слышала, как бабушка вышла из дома тоже и что-то крикнула Глебу и как Глеб говорит ей, что, конечно же, съедет, он всё понимает, ремонт есть ремонт, да не вопрос, жилья сейчас навалом, и потом, может, это знак, что ему пора двигаться дальше, в другое место.

– Вот-вот, – буркнула бабушка, – Крым большой.

Янка чуть не закричала.

Глеб собрался за час.

– Ну веди, мой ангел нежный, – сказал он Янке, и она повела.

– Тётя Нияра, вот вам постоялец. Тихий, скромный, платит хорошо!

Янка эти слова заранее приготовила и сто раз отрепетировала. Глеб брови приподнял: ого! А тётя Нияра захлопотала:

– Сейчас, сейчас, миленький, вот тут пока сядьте, а то Яночка не предупредила. Мы сейчас мигом вам комнату освободим…

– Мать! – хмуро одёрнул её Таль. Его злило, что перед этим фотографом все так юлят. Кивком головы он отозвал Янку в сторону.

– Чего это вы его прогнали?

Янка повела плечом.

– Ну?

– Подумали, что он ко мне клеится.

– А он?

– Что?

– Клеился?

– Ты, Таль, дурак?

Но Таль был совсем не дурак. Он видел, как этот хлыщ московский на его зеленоглазую Янку смотрит. Будто одежду снимает.

– Правильно, что выгнали, – сказал Таль. – А тут я за ним присмотрю.

– Ты лучше за собой присмотри, – фыркнула Янка.

И Таль, конечно, сразу скис. А Янка его презрительным взглядом смерила и к москвичу своему ненаглядному вернулась. Рядом с ним села, ногами болтает, вся такая сияющая. Если бы у них были деньги, Таль бы живо этого москаля паршивого выставил. Он бы так на него заорал, что Янка бы мигом забыла, как своих хахалей к ним селить. Но мама радуется – деньги будут!

Янка попрощалась со всеми, получив охапку взглядов в награду: хмурый от Таля, благодарный от тёти Нияры и Анюты, преданный от Маруси. И тот, который так много значит, но которому и названия-то нет, – от Глеба. Шла по набережной и улыбалась. Теперь Таль ни за что не догадается, что она к ним жильца спровадила, только чтобы дать им подработать. Смешной Таль! Ревнует… Да нужна она Глебу! «Нужна, нужна!» – бился в сердце комок взглядов, слов, улыбок, его краткого прикосновения, которое Янка до сих пор чувствует, будто навсегда там теперь отметина – вот тут, тут, в ямочке между ключицами, где живёт теперь её дыхание и сердце.

Тарас стоял на горе, смотрел в сторону моря. За спиной начинался Верхний Перевал, его заповедник. Можжевеловая роща, сосны, потом буковый лес. Тарас знал его, как знал родной дом. Всё-таки пять лет лесничим. И пять лет он не может привыкнуть к виду, что распахивается с этой горы. Каждый раз что-то тоненько рвётся в груди. Надо будет ещё раз привести сюда племянников. Тарас вспомнил, как Янка замирала в буковом лесу в Хапхале, и усмехнулся. И тут же крикнул вниз, на тропу:

– Глеб! Ты как?

– Нормально! – пропыхтел с тропы Глеб. И Тарас улыбнулся снова. Смешной этот Глеб. Ну зачем лезть в горы, если не любишь их?

– Искусство требует жертв, – будто услышав Тарасовы мысли, проговорил сбивчиво Глеб, поднимаясь наконец-то на гору. Он упёрся руками в колени, тяжело дышал и сплёвывал. Тарас хмуро ждал. Хотя надо было бы сказать, чтоб не плевался.

– Ну, вот твоё искусство, любуйся, – сказал Тарас.

Внизу парило море. Уснувшими исполинскими животными уходили к нему горы. Вились тут и там тропки и дороги. Замерли отдохнувшие за зиму виноградники. Тарас отошёл к огромному древнему можжевельнику, похлопал его по стволу, как коня по холке. Глеб устало достал фотоаппарат и штатив, начал настраиваться, будто примериваясь, прицениваясь, как на рынке. Тарас впервые смотрел на него неприязненно. Недавно он услышал, как Глеб ругается со своей мамой по телефону, и многое про него понял. Понял, что он маленький, избалованный мальчик, который никак не устроится в этой жизни, шляется без дела на мамины деньги и строит из себя великого фотографа. Смешно.

Янка вот ещё влюбилась. Дурёха. «Зато ты больно умный, – опять внутренне нахохлился, нахмурился Тарас. – Любишь ведь Юльку и всё тянешь. Будто она должна ждать тебя вечно». Но жениться на Юльке – это значит уйти из заповедника или мотаться всё время к ней в Феодосию, жить на два дома. Не хочется ему так. И оставить это место не может. А она? Что ей, трудно сюда перебраться? «Так ты бы спросил», – усмехнулся сам себе Тарас и устало тряхнул головой, решил не думать об этом. Вон Татьяна – выскочила замуж, такая любовь была, а что теперь? Что Янка, что Ростик, что сама она – будто отравленные на всю жизнь.