А чего бы их не поубивать, если впереди идет отряд с пушками и пулеметами? Причем этот отряд просто окружает очередную стоянку с чешским эшелоном, а затем методично расстреливает чехов издали. Тут можно и мужику с берданкой людям помочь — тем более эти люди и патроны дают, и даже винтовки. Правда винтовки после этого назад забирают, но они — винтовки эти — бывает, и ломаются, и просто теряются. Но чаще находятся, поэтому мужики обычно винтовок возвращали больше, чем им выдавалось.

Нет, это дело, конечно, рискованное: ведь винтовки и у чехов были, и они даже из них по людям стреляли и даже иногда попадали — но люди, у которых чехи отняли все, а иногда и родню поубивали, на такой риск внимания не обращали. Месть русского мужика — она страшна.

Когда легионеры осознали, что им вообще лучше погибнуть чем в плен к мужикам попасть, то они рванули в сторону Владивостока, бросая все «трудами праведными нажитое добро». А добра было очень много, в одном из шести брошенных чехами в Чите эшелонов нашли восемь пудов только серебряных монет. Рублей и полтинников: низкопробную мелочь чехи не брали. А что брали — это предстояло выяснить уже большевикам во Владивостоке: краскомы Советской России пообещали «отпустить японцев с миром» лишь в случае, если чехам не позволят грузить на корабли «честно нажитое». А так как там случилось большевистское восстание, то добравшихся до порта чехов и лично досматривали, не оставляя им ничего, кроме одежды и обуви. То есть вообще ничего…

Но все это Николая Павловича касалось лишь постольку, поскольку он обещал «свободное движение поездов». Что само по себе было задачей не простой: паровозы требовалось обслуживать и обеспечивать их топливом. Лучше всего, конечно, углем, но если угля нет, то хотя бы дровами.

Хорошо править страной (ну, или хотя бы республикой), в которой всё есть. А когда нет почти ничего, то это занятие становится довольно обременительным. До весны «республику» спасали лишь отнятые у беляков деньги (не сибирки — эти сразу стали макулатурой, и не бумажки московских правителей — они с самого начала макулатурой были), а старые добрые монеты. В основном серебро: чехи его успели очень много наворовать.

Однако у серебра (да и у золота) есть неприятная особенность: если у тебя в стране нет ничего, то это серебро очень быстро уплывает в страны, в которых что-то, что твое население хочет иметь, есть. И страна остается и без серебра, и без того, что было за это серебро куплено в других странах — потому что больше всего люди хотят купить еду, которая тратится очень быстро или одежду с обувью, которые, хотя тратятся и не очень быстро, но все равно когда-то приходят в негодность. И здесь простого решения хотя бы для минимальной поддержки штанов не видно — сколько бы у тебя не было денег. Хотя, если денег все же не очень мало…

На самом деле у Забайкальской республики все же кое-что было, что-то, очень нужное «другим странам». Была железная дорога от Слюдянки до станции Ерофей Павлович. И чуть менее нужная Москве дорога от Читы к Порт-Артуру. Но главный интерес представляла Сибирская дорога, и за проезд по ней Николай Павлович предложил платить. Немного, в смету, выставленную Москве, он включил лишь стоимость обслуживания паровозов и путей, да еще заложил «два процента на непредвиденные расходы». А к смете он прикрепил довольно пространную роспись различных «материальных благ», которые республика согласна принимать вместо серебряных и золотых денег в качестве оплаты — а принимать банкноты Советской России он категорически отказался. По какому поводу у него состоялся очередной разговор на повышенных тонах с Иваном Алексеевичем:

— Ты что, с ума сошел? Ты же большевик, а счета выписываешь как капиталист!

— Товарищ Кузнецов, в том, что ты неуч, я уже давно не сомневаюсь. Но вот в то, что ты просто дурак, как-то до сих пор не особо верил.

— Это почему это я дурак?

— Потому что суешься в материи, в которых не разбираешься. Поэтому помолчи и послушай: если мы не получим эти деньги, то не сможем заплатить людям за работу. Люди работать бесплатно не будут, паровозы на линию не выйдут, а пути довольно быстро сгниют, проржавеют и развалятся. И на ремонт всего этого потребуется денег куда как больше, чем просто на поддержание всего хозяйства в работоспособном состоянии.

— Ну да, это я понимаю. А вот зачем тут у тебя написана плата за воду? Она же бесплатная!

— В реке, возможно, и бесплатная. А чтобы она попала в паровоз, ее надо насосом на башню водонапорную поднять, а насос должны мастера обслуживать. Для работы насоса нужен уголь или дрова, масло машинное, запасные части на случай поломки. И вообще нужно два насоса иметь, чтобы дорога не встала если один насос сломается. А теперь посчитай, если выучил, наконец, науку арифметику: на каждом полустанке два насоса, запасные части из тех, что ломаются чаще прочих, на три полустанка минимум четыре мастера по насосам, по трое рабочих на каждую водокачку — ведь поезда и днем, и ночью идут. И затраты на все это и составляют плату за воду. Потому что ждать, пока слишком бережливые большевики ведром из ближайшей речки в паровоз воду не наносят, мы не можем: они дурью маются, а вся дорога стоит и этих скупердяев ждет.

— Ну ладно… а два процента на непредвиденные расходы зачем?

— Два — мало, надо бы семь процентов брать. Потому что и насос новый вдруг сломаться может, и стрелка на станции, просто рельс на путях лопнуть, да и вообще что угодно. И чтобы это что угодно починить, нужно людей хоть за полночь на работу поднять, и вместо поломанного новое закупить…

— Ну… тоже понятно. Но почему ты всем работникам оклады такие высокие расписал? Вполне можно и меньше…

— Иван Алексеевич, ну и кто из нас капиталист, а кто большевик? Я стараюсь сделать так, чтобы простые рабочие лучше жили, а ты — ты… слово забыл, у твоего Ленина вычитал… ты — эксплуататор, вот!

— Но у наших в Москве просто нет таких денег…

— Ну что же… нет денег — нет дороги. Ты пойми: сломать дорогу, а потом ее чинить обойдется дороже, чем заново дорогу выстроить. Колчак, конечно, сволочью был изрядной — но работу железной дороги он наладил. А твои товарищи московские свои дороги