Сверкающий на солнце серебряный сосуд, украшенный невероятной чеканкой, — предположительно местное ведро — стоял на мраморном постаментике в окружении четырех статуй. Зелг сбросил его вниз, в воду, дивясь красоте самого колодца, необычной форме ведра, виду здешней цепи… Разум, спасаясь от перенапряжения, придает огромное значение мелочам, отказываясь осознавать целое. И правильно делает.

— А чтоб тебя пять раз подняло и двадцать гепнуло, лучше всего об кактус! Чтоб тебя маменька до ста лет опекала и за руку водила! Чтоб тебе мхом порасти снизу, а лишайником сверху! Чтоб тебя этим ведром буца-ло, чтоб тебе ни сухо, ни мокро было, личинка сухопутная!.. — раздалось из колодца и понеслось на всю округу, многократно усиленное подлым эхом.

Затем внизу кто-то завозился, заплескался и яростно подергал ведро.

— Чтоб тебе Думгар устроил воспитательный процесс!!! Чтоб на твоих костях Кассары сто лет изголялись… Ой-ё-алулу! С возвращением, мессир герцог, добро пожаловать домой. И позвольте сказать, что я являюсь подданным вашей благородной семьи вот уже четыреста пятьдесят лет подряд, чем постоянно горд и счастлив.

— Спасибо, — учтиво отвечал слегка поколебленный радостной встречей Зелг.

— Всегда пожалуйста, — донеслось снизу. — Это я вас поначалу просто не признал. Ежели что, я всегда тут, с багажом бесценного многовекового опыта, желанием посодействовать в любых начинаниях и беззаветным восхищением. Так что и советом, и деятельной помощью — в любой момент.

— Деятельной, пожалуй, не надо, — робко попросил герцог.

— А то могу, — настаивал утоплик.

— Не стоит беспокоиться.

— Это хорошо — беспокоиться я не люблю. Радикулит, знаете ли, ревматизм. Ведь все в сырости, все в сырости… А когда милорд изволил приехать? Что-то в среде водяных ходят противоречивые слухи.

— Только что.

— И сразу ко мне! Какая честь, какой восторг! Сегодня же напишу кантату для сводного хора жаб и сверчков, каковую в любой момент буду рад предоставить для светлейшего прослушивания.

— Я потрясен, — честно сказал молодой человек.

— То ли еще будет, — неожиданно прозорливо заметил утоплик.

— Почему вы так думаете?

— А, знакомое дело. — Кажется, тот, в колодце, махнул рукой. Что-то негромко плеснуло. — Я вот сам как утоп, так чуть не помер от удивления. Все необычно, все с толку сбивает. Но каких-то сто двадцать — сто тридцать лет прошло, и будто так и надо. Дело привычки.

— Каких-то сто двадцать лет… — прошептал герцог.

— Глазом моргнуть не успеете. Зелг помолчал.

— Жалко вас отпускать, такая честь оказана простому, скромному труженику ведра и ворота. Но ведь нужно быть справедливым. Нужно?

— Наверное.

— Ну, тогда идите в замок, несите свет и сладость другим подданным. К тому же Думгар немерид припас — страшное дело.

— А вы откуда знаете?

— Подумаешь, велика важность. Все ундинки в окрестностях запыхатые, растрепанные — а какое там вычесывание волосьев при луне, коли сутки напролет давай грузи моллюсков корзинами? Водяные на ушах стоят: а как сорт не приглянется?! А как качество не потрафит?! Уж, кажись, нам, утопликам, хуже не будет — но и то застращал Безымянный. Идол каменный, простите на злом слове.

— Думгар?

— А то!

— Так ведь он имянный. То есть имя имеет.

— Вы, господин герцог, на чело ему взгляните. Чистое чело, каких у големов не бывает. Там стирать и исправлять нечего, вот и выходит, что Думгар — это имя от людей. А от создателя имя было, куда ж без него, но сплыло. И теперь разрушить его невозможно, ибо кто нынче знает, как нарек Думгара тот, кто его когда-то поднял из чрева земного? Я вот, почитай, четыреста лет тут кукую, а ничего подобного не слышал. Ни сплетни какой, ни байки. Каменный свои тайны хранить умеет. А уж Кассария и подавно. Она все поглощает — и тайны, и время, и смерть самую…

— Спасибо за познавательную беседу, — несколько торопливо сказал Зелг. — Мне действительно пора в замок. До встречи.

— До встречи, — весело откликнулся утоплик. — Можно только просьбишку одну? Вы, милорд, сделайте милость: хоть аукните, допрежь ведром по голове забумбасить, или еще как свое право заявите. А то я могу спросонья такую мысль до сознания довести, что после фиолевым делаюсь.

— Фиолевым-то отчего? — растерянно спросил молодой герцог.

— Так я ж по жизни зеленый, цвета надежды и обновления, — охотно пояснил булькающий собеседник. — А как засмущаюсь, то пятнами иду, по старинке, по человечьей, прижизненной памяти. Красный в смеси с зеленым дает, как известно, коричневый. Ну и какие-то свойства здешней воды, водоросли всякие голубоватые — я ими, почитай, по макушку порос — вот и выходит фиолевый. Цвет, конечно, красивый, благородный, но обчиство его не уважает. Булькают тут всякие. Так что нижайше просим…

— Я постараюсь, — не слишком уверенно пробормотал да Кассар, полагая, что пора двигаться домой.

Уединения и тишины он получил столько, что о глотке свежей воды даже думать не желал. Нет, в замок, решительно в замок, пока не произошла еще какая-нибудь жизнеутверждающая встреча с благодарным подданным.

Говорят, благими намерениями дорога в ад вымощена. Может, да Кассар и не хотел сталкиваться с почитателями и поклонниками, но этого нельзя было сказать о поклонниках и почитателях.

Он тихо плутал себе по тропинке, даже не пытаясь пройти прямиком по газону (кто знает, что думает о подобных выходках газон некромантского замка?), когда его кто-то нежно подергал за полу камзола.

— Приветственность великую имею от всех подземелий Сэнгерая, — сообщил смешной скрипучий голосок. — С нижайшим поклоном от мастериона Зюзака Грозного и его величества Юлама Углекопа, прозванного в народе Замурзанным. Есмь Карлюза.

Зелг не хотел поворачиваться. Он уже догадывался, что это никакой не крестьянин и не замковый слуга, посланный нетерпеливым Думгаром с призывом отведать сладчайших немерид. Но не оборачиваться было неучтиво. И он…

…уперся взглядом в существо, более всего похожее на ящерицу в жилете и беретике, едва доходящее ему до груди. В существе он не без удивления опознал пещерного троглодита, которые, если верить специалистам, никогда не покидают пределов Сэнгерая без крайней на то нужды и уж точно не забредают так далеко на юг. Оно вежливо шаркало одной ножкой, а второй пыталось лягать не в меру предприимчивый куст, подтаскивающий троглодита поближе к каким-то хищным зарослям.

— Прикажите ему, ваша светлость! — потребовало существо.

— Боюсь, он меня не послушает. Ну да все равно. Эй, господин куст!

Куст как-то сразу напрягся и вытянул ветки, будто пытался встать по стойке «смирно».

— Так-то лучше, — улыбнулся Зелг, надеясь, что забавный троглодит не заметит, как сильно кружится у него голова.