в шемхальство не прибывал столь высокопоставленный придворный владетеля Хивы. Ходжу Шамона приняли с почётом и окружили невиданной заботой. Уверениям везира, что он прибыл помолиться на кладбище сорока мучеников, никто не верил, хотя, разумеется, вежливо соглашались с каждым словом посла.

В столь же дурацком положении оказался и Семён. Всякое его желание старались предупредить, но за каждым шагом строго следили. Семён старательно посещал мусульманский погост, помолился перед большим мазаром и возле каждой могилы отдельно. Как быть дальше, он не знал, хоть и впрямь проси у клятых мусульманских угодников помощи в бегстве из магометанских краёв.

Однако случай любит терпеливых, и тот, кто ждёт, тот и дождётся. На этот раз судьба явилась в виде кравчего Суркай-хана, который принёс высокому гостю приглашение на большую охоту, устроенную специально в честь ходжи Шамона.

Выслушав посланца, Семён не мог сдержать удивления:

— На какую дичь собирается охотиться солнцезарный шемхал? Сейчас весна и мясо зверей, дозволенных законом в пищу, — жёстко и невкусно, а пушные звери в эту пору линяют и шкуры их никуда не годятся. Будет ли такая охота достойной?

— Благородный везир убедится сам, — отвечал кравчий, непрерывно кланяясь. — Государь предлагает вам истинно царскую охоту. Беюк-адам — редкостный зверь, и охотятся на него в те дни, когда находят его следы. Мясо беюк-адама не едят, а шкура его одинакова во всякое время. Зверь этот ценится за силу, хитрость и редкость. Не всякий год удаётся устроить такую охоту, и не всегда она бывает удачна.

— Беюк-адам? — переспросил Семён. — Это имя не похоже на название зверя, оно больше прилично человеку.

— И всё же это зверь. Он походит на человека громадного роста, покрытого густой шерстью. Суеверные простолюдины и впрямь считают его человеком и даже уверяют, что беюк-адам умеет молиться и почитает Аллаха. Но это не так. Большой человек — зверь, вроде тех обезьян, что привозят из Индии.

— Я слышал об этом существе! — воскликнул Семён. — Хотя мне не приходилось видеть его собственными глазами. Уйгуры называют горного человека алмас, но полагают, что он сродни джиннам, ибо умеет колдовать и сила его велика.

— Колдовать беюк-адам не умеет, а сила всегда на стороне охотника.

На том разговор и закончился, а вечером, обдумывая предложение шемхала, Семён вдруг понял, что судьба предоставила ему прекрасную возможность уйти из-под пристального надзора. Кто сможет углядеть за вольно скачущим охотником? В добрый час беюк-адам оставил свои следы на горных тропах!

На охоту Семён собирался тщательно, продумывая всякую мелочь. Одежда должна быть такой, чтобы и в свите шемхала скакать не позорно, а потом в российских краях ехать можно было. Из оружия взял лук и стрелы — с ружьём охотиться, только себя позорить, объявляя на весь свет, что боишься зверя и вооружаешься словно на войну. Саблю открыто прицепил к поясу, сабля не ружьё, она охотника не позорит. На теле спрятал кошелёк, полный золотых монет разных стран и достоинств: арабских маммуди, хорезмских туманов и даже испанских дублонов. Не бог весть сколько червонцев взял с собой, но на безбедную жизнь хватит. На голову водрузил зелёную чалму с золотым пером. Такая шапка не больно подходит для скачки по горным лесам, но Семён хотел сохранить память о былых богатстве и власти, а иначе как на голове чалму с собой не провезёшь.

С вечера к дому везира подвели арабского скакуна, сообщив, что это подарок шемхала. Значит, завтра придётся выезжать на нём. Конечно, Семён предпочёл бы привычного текинца, но в общем-то ему было всё равно. С тех пор как пропал Воронок, Семён уже не привязывался ни к какому коню, легко меняя скакунов.

Задолго до рассвета охотничья кавалькада была готова в путь. Тупомордые сансуны рвались с поводков, охотничьи гепарды игрались, звеня цепями, в предвкушении минуты, когда им дадут свободу. Доезжачие несли тяжёлые копья, какими удобно осаживать медведя и добивать кабана. Сокольничьи сберегали на руках беркутов, кречетов и орлов, которым сегодня не предвиделось работы. Множество обедневших тархунов и узденей в полном боевом облачении составляли ближайшее окружение шемхала. Охота есть истинно царская забава и замена войне в мирное время. Хрипло ревели сурнай-карнаи, охотники горячили скакунов, всякий старался выделиться и показать себя.

Через час всё это великолепие уже рассыпалось по горам, выискивая, куда спрятался осторожный беюк-адам.

Среди сумятицы и праздничного кружения Семён легко сумел отделиться от основной толпы, но остаться в полном одиночестве ему не удавалось, один из слуг шемхала всё время находился поблизости.

— Туда! — крикнул Семён, продираясь сквозь заросли барбариса. — Слышишь? Собаки ведут вверх по ущелью, значит беюк будет уходить через обрыв. Здесь мы его и переимем!

На мгновение Семён забыл, что говорит это, чтобы погасить возможные сомнения, с чего бы это знатный гость отъезжает в сторону. Настоящий охотничий азарт овладел им. Сто человек ловят беюк-адама, и лишь один Семён догадался, куда пойдёт зверь!

Что-то шелохнуло в густом кустарнике, Семён вскинул лук, нежно свистнула стрела, и в ответ среди сплётшихся ветвей взметнулась безобразная фигура, покрытая густой бурой шерстью. Доезжачий метнулся вперёд, стараясь прикрыть господина выставленным копьём, но, вздыбив коня, остановился, ибо увидел, что его помощь была бы излишня и, значит, оскорбительна. Стрела верно нашла жертву, беюк-адам катался по камням, хрипел, размазывая лапами кровь, и наконец пополз, цепляясь слабеющими пальцами за камни и издавая хнычущие звуки.

Семён, нагнувшись с седла, смотрел вниз. Беюк-адам уже не казался страшным, он умирал. Умирал больно и трудно, как всякая тварь, которой хочется жить. Глаза его, прежде жёлтые и круглые, наполнились мукой и казались совсем человеческими.

Почему у всякого страдающего существа проявляется человеческий взгляд?

Семён встретил этот взгляд, и в душе всплыли слова: «Не хочу больше причинять зла правоверным». А кто есть правоверный среди сущих? Для себя всякая вера права, и всякое дыхание славит господа. Жил большой человек беюк-адам в кизиловых чащах на склоне горы, любил свою подругу, растил мохнатых детишек, и если делал кому вред, то безгрешно, сам того не понимая. И так длилось, покуда не привалила толпа маленьких хищных людишек, кичик-адамов, и вот большой адам умирает, пропоротый смертельной тростинкой. А ещё вспомнился бородатый разбойник Сеид; как стражник дразнил его беюком… Много ли разницы между тем беюк-адамом и этим? Если вдуматься, то этот жизнь прожил достойней.

Короткая судорога скривила губы Семёну. Это ж надо придумать — за свою жизнь он пролил крови — озеро наполнить можно, а тут над зверем разгоревался! Видно, на всякого верблюда найдётся последняя соломинка.

— Займись! — крикнул