сотню тысяч солдат такого же качества, подвергнув новому призыву новобранцев 1809, 1810, 1811 и 1812 годов. Наконец, он решил потребовать немедленного проведения призыва 1814 года, чтобы после доукомплектования действующих армий сборные пункты оказались по-прежнему наполнены. Из 400 тысяч человек, которых Наполеон рассчитывал получить, 350 тысяч должны были незамедлительно отбыть, чтобы вместе со всеми, кто остался на Висле и Одере, сформировать армию в 450 тысяч солдат. В сборных пунктах должны были остаться 150 тысяч человек для охраны страны и границ, и при этом испанские армии ничего не теряли из своего численного состава.

Только для 350 тысяч человек из упомянутых нами 500 тысяч требовалось принятие законодательных мер. Призыв 1813 года был уже утвержден и проведен; 100 тысяч человек для когорт были собраны, но требовалось получить одобрение Сената на их использование за пределами страны; призыв 100 тысяч человек четырех последних лет и призыв 1814 года всецело подлежали утверждению. Подготовили сенатус-консульт, охватывавший все эти меры;

к нему присовокупили доклад министра Маре, в котором сообщалось о переходе Йорка на сторону неприятеля, а народные движения Германии представлялись анархическими волнениями, возбуждаемыми Англией, – словом, делалась попытка пробудить не только ненависть к иностранцам, но и великий страх перед революционными волнениями, и без того распространившийся во Франции после раскрытия заговора генерала Мале.

Прежде чем отправить сенатус-консульт в Сенат, Наполеон созвал чрезвычайный совет, дабы обсудить с ведущими деятелями Империи положение в Европе и меры, которые надлежало принять для завершения великой борьбы, в которую он вступил. Привыкнув не советоваться даже с министрами и оставляя всю совокупность руководства исключительно за собой, Наполеон стал несколько более общителен после того, как начались неудачи, и, не став более обыкновенного склонным следовать мнению других, был расположен делать вид, что следует. Вдобавок он решил вести себя по-солдатски, быть только генералом Бонапартом и вернуться к тем временам, когда, работая день и ночь и почти не слезая с коня, он только ценой бесконечных усилий добивался милостей фортуны.

Итак, Наполеон был полон решимости искупить свои ошибки чудесами прилежания и энергии, но к несчастью, не решался искупить их также умеренностью, ибо чтобы спастись (для этого еще оставалось время), следовало разоружить мир силой и обезоружить его умеренностью. Однако Наполеон принимал только одно из этих двух средств, силу, и не то чтобы совсем не думал о мире, напротив, испытывал нужду в нем и искренне его желал;

но сначала он хотел победить, дабы вернуть свое превосходство, а затем диктовать условия мира, мира по своим меркам, лишь слегка приспособленным к обстоятельствам, но всё еще не отвечавшим переменам, осуществившимся в настроениях Европы.

Вопросы, которые Наполеон хотел обсудить на особом совете, касались условий мира, формы переговоров и размаха предстоящих вооружений. В стране, где министры облечены ответственностью, то есть непосредственно руководят делами, он должен был бы допустить на совет только министров; в стране, где все решения принимал он один, Наполеон выбрал из своего окружения людей самых сведущих в предметах, о которых собирался вести речь. С помощью этого совета император желал внести ясность в обсуждаемые вопросы, но главное, хотел выказать мирные расположения, принять систему действий и добиться от своего окружения полного согласия в действиях и речах.

На совет были призваны, в основном по указанию Маре, Камбасерес, Талейран, Коленкур, бывший посол и бывший министр иностранных дел Шампаньи и, наконец, два главных сотрудника этого департамента, господа Бенардьер и д’Отрив.

Наполеон кратко изложил положение, приказал зачитать декреты, предназначенные для Сената, затем уточнил вопрос, который намеревался обсудить.

«Я желаю мира, – сказал он, – но не боюсь войны. Несмотря на урон, причиненный нам суровой зимой, мы всё еще располагаем большими ресурсами. В стране царит спокойствие. Нация не намерена отказываться от своей славы и могущества. Австрия, Пруссия и Дания твердо заверяют нас в своей преданности. Австрия не помышляет разрывать альянс, от которого ожидает больших выгод. Прусский король предлагает усилить свой контингент, а генерала Йорка предал военному трибуналу. Россия нуждается в мире. Хотя Англия и подстрекает ее продолжать войну, я не думаю, что она хочет упорствовать в борьбе, которая может привести ее к гибели.

Я приказал провести призыв 350 тысяч человек; проект сенатус-консульта составлен и будет в ближайшее время обнародован. Подготовлен также декрет о созыве Законодательного корпуса. Я не намерен просить у него введения новых налогов, но его присутствие может быть полезно в нынешних обстоятельствах, ибо, может статься, я предложу ему принять некоторые законодательные меры.

Уместно ли ожидать предложений о мире после подобного урегулирования наших сил, или правильнее выступить с ними? Если мы выступим с предложением мира, нужно ли вести переговоры напрямую с Россией или предпочтительнее обратиться к Австрии и просить ее вмешательства? По этим вопросам я и призываю вас высказать мне свои суждения».

После этого сжатого и твердого изложения сути дела каждый из присутствовавших высказался в своем духе.

Коленкур, как убежденный гражданин и добрый человек, заявил о необходимости мира и уместности прямых переговоров с Россией. Свое мнение он подкрепил соображениями, имевшими большой вес в его устах, ибо он много лет с честью прослужил в Санкт-Петербурге. Мудрый Камбасерес, с присущей ему инстинктивной осторожностью, склонялся к тому, чтобы тотчас обратиться напрямую к более сильному, к тому, от кого зависит всё, то есть к императору России, и при первой возможности договориться с ним обо всем. Он не доверял Австрии, которая предлагала свои услуги, по его мнению, только для того, чтобы запросить за них высочайшую цену, и потому высказал то же мнение, что и Коленкур, и энергично поддержал его предложение. Талейран в нескольких кратких и сентенциозных выражениях также ратовал за то, чтобы незамедлительно обратиться к России, дабы прийти к миру без долгих обходных путей, получить его быстро и не дороже, чем при посредничестве Австрии.

После их выступлений Маре долго развивал противоположное мнение и, подкрепляя его теми сведениями, которые собирал каждодневно, с большим основанием говорил о трудности установления прямого контакта с Россией, все подступы к которой закрыты, и, напротив, о том, как легко воспользоваться посредничеством Австрии, все пути к которой открылись сами. Смешивая с верным суждением заблуждения легковерного ума, он выказал всецелую веру в бескорыстие венского двора, его привязанность к альянсу, а также любовь тестя к зятю и заявил, что с Австрией будет легко и безопасно договориться, не указав, правда, какой ценой можно будет получить ее услуги.

Скромный и здравомыслящий Шампаньи видел большие трудности в переговорах с Россией, считал, что легче будет договориться с Австрией, был склонен доверять венскому двору, при котором служил, был согласен отплатить ему за