Паук соскользнул по стене на пол, с губы у него стекала тоненькая струйка крови. Чувствовал он себя последним идиотом. Внизу с грохотом захлопнулась входная дверь. Подойдя к джакузи, он обмакнул в горячую воду край махрового полотенца, потом выжал и приложил к губе.

— Только этого мне не хватало. Зачем мне такая морока? — вопросил в пустоту Паук. Он произнес эти слова вслух: гораздо легче лгать себе, когда произносишь ложь вслух. — Неделю назад никто из вас, люди, был мне не нужен, и сейчас вы не нужны. Мне плевать. С меня хватит.

Фламинго ударились в оконное стекло как розовые оперенные пушечные ядра, оно разбилось, и по всей комнате полетели осколки, которые засели в стенах, в полу, в матрасе на кровати. Спальня заполнилась мельтешением розовых тел, хаосом огромных розовых крыльев и изогнутых черных клювов. От грохота водопада закладывало уши.

Паук прижался к стене. Путь к двери ему закрывали фламинго, которых, наверное, было сотни, если не тысячи: птицы высотой пять футов, сплошь ноги и крылья. Поднявшись, он сделал несколько шагов через стаю рассерженных розовых птиц, каждая из которых злобно глядела на него безумными глазками. А ведь издали они казались такими красивыми. Одна щелкнула клювом, пытаясь цапнуть Паука за руку. До крови не оцарапала, но все равно больно.

Спальня у Паука была просторная, но быстро превращалась в аэродром, на который совершают аварийную посадку сотни рушащихся с неба птиц. А над водопадом образовалось темное облако: судя по всему, приближалась еще одна стая.

Они клевали и драли Паука клювами, били огромными крыльями, но он знал, что истинная беда не в этом. Истинная беда в том, что, когда птицы набросятся разом, он просто задохнется под пушистой периной из перьев. Не слишком достойная смерть — быть раздавленным птицами, к тому Же не очень умными.

«Думай, — велел он себе. — Фламинго все равно что куры. И мозги у них куриные. Ты же Паук».

«И что с того? — раздраженно ответил ему внутренний голос. — Скажи что-нибудь новенькое».

Фламинго, приземлившиеся на пол, надвигались. Фламинго под потолком готовились спикировать. Не успел он натянуть на голову куртку, как они обрушились на него — словно кто-то стрелял по нему из пушки курами. Пошатнувшись, он рухнул на половицы. «Ну обмани же их, тупица».

С трудом поднявшись на ноги, он продрался сквозь море крыльев и клювов, пока не оказался возле окна, теперь оскалившегося кинжалами разбитого стекла.

— Глупые птицы, — весело сказал он и вылез на подоконник.

Фламинго не отличаются ни острым умом, ни умением решать проблемы. Если перед вороной положить кусок проволоки и бутылку с чем-нибудь съедобным, она скорее всего попытается сделать из проволоки инструмент, чтобы извлечь лакомство. А вот фламинго попытается сожрать проволоку, если она похожа на рыбешку или, возможно, даже если не похожа — на случай, если это какая-то новая разновидность рыбешки. И потому, даже если глупых птиц возмутило, с чего это застывший на карнизе человек стал вдруг дымным и бестелесным, фламинго не сумели понять, в чем тут дело. А лишь уставились на него безумными розовыми глазами кроликов-убийц и бросились в атаку.

Человек ласточкой упал с окна, прямо в туманную завесу водопада, и стая взлетела следом, а учитывая, что фламинго, чтобы подняться в воздух, нужен разбег, многие камнем рухнули вниз.

Вскоре в спальне остались лишь раненые или мертвые птицы: те, что разбили своими телами окно, те, что налетели на стены, те, что были раздавлены весом собратьев. Один еще живой фламинго смотрел, как дверь словно сама собой открылась и снова захлопнулась, но поскольку был птицей, не придал этому особого значения.

Стоя в коридоре квартиры Толстого Чарли, Паук старался перевести дух. Он сосредоточился на том, чтобы его спальня перестала существовать — а ведь обидно, так обидно: особенно ему было жалко проигрывателя и колонок, которыми он ужасно гордился. Да и вообще, где теперь держать вещи?

Впрочем, вещи можно раздобыть новые.

Если ты Паук, достаточно только попросить.

Мама Рози была не из тех, кто склонен злорадствовать, поэтому, когда Рози разразилась слезами на чиппендейловском диване, она воздержалась от улюлюканья, пения или небольшого победного танца. Впрочем, внимательный наблюдатель заметил бы в ее глазах радостный блеск.

Дав Рози большой стакан витаминизированной воды с кубиком льда, она выслушала слезливый рассказ дочери об обманах и разбитом сердце. К концу победный блеск в глазах сменился растерянностью, голова у нее шла кругом.

— Значит, Толстый Чарли на самом деле был не Толстым Чарли? — спросила мама Рози.

— Нет. Ну да. Толстый Чарли это Толстый Чарли, но всю прошлую неделю я встречалась с его братом.

— Они близнецы?

— Нет. Кажется, они даже не похожи. Не знаю. Я совсем запуталась.

— Так с которым ты порвала?

Рози высморкалась.

— Я порвала с Пауком. Это брат Толстого Чарли.

— Но ты же не была с ним помолвлена.

— Нет, но думала, что была. Я думала, это Толстый Чарли.

— Значит, ты порвала и с Толстым Чарли тоже?

— Вроде того. Только я ему об этом еще не сказала.

— А он знал… про историю с братом? Может, это какой-то извращенный заговор? Может, над моей бедной девочкой просто посмеялись?

— Нет. Сомневаюсь. Но это не важно. Я не могу за него выйти.

— Не можешь, — согласилась мама. — Совершенно точно не можешь. Никак не можешь. — А про себя сплясала победную джигу и запустила большой, но со вкусом задуманный фейерверк. — Мы найдем тебе хорошего молодого человека. Не волнуйся. А Толстый Чарли тот еще фрукт. Никогда не знаешь, что вот-вот выкинет. Я это сразу поняла, как его увидела. Съел мое восковое яблоко. Так и знала, что от него ничего хорошего не жди. Где он сейчас?

— Точно не знаю. Паук сказал, его, возможно, забрали в полицию.

— Ха! — Фейерверк в голове ее мамы достиг размаха новогоднего в Диснейленде, и для верности она мысленно принесла в жертву дюжину безупречно белых быков, а вслух сказала лишь: — Скорее всего сидит в тюрьме, если хочешь знать мое мнение. Самое для него место. Я всегда говорила, этот молодой человек плохо кончит.

Тут Рози снова заплакала, даже еще сильнее. Достав новую горсть бумажных носовых платков, она протяжно и трубно высморкалась.

Храбро сглотнула. И еще поплакала.

Мама похлопала ее по руке — настолько утешительно, насколько умела.

— Конечно, ты не можешь выйти за него замуж. Нельзя выйти замуж за преступника. Но если он в тюрьме, то помолвку легко разорвать. — При этом в уголках ее губ появилась призрачная улыбка. — Я могла бы уладить это за тебя. Или сходить в день посещений и сказать, что он паршивый мошенник и ты никогда больше не хочешь его видеть. — И с готовностью добавила: — Можно получить также ордер, чтобы он не смел к тебе приближаться больше чем на двадцать ярдов.