Кондуктор трамвая, гимназист или ткач, которые поспешили с утра 27-го числа искать сборные пункты, чтобы выйти на фронт против казаков и черкесов — непопулярных по прошлым годам «цепных псов царизма», — были безоружны и, кроме энтузиазма, вряд ли что-либо могли противопоставить конным сотням донцов, но пехотные полки, расквартированные в Петербурге и благополучно почивавшие на лаврах после того, как свергли царя, и не желавшие отправляться на фронт, завели броневики и выкатили пулеметы.

Но пустить их в дело не смогли. Мятеж рассыпался: железнодорожники загнали составы с карателями на запасные пути, а агитаторы из Питера поспешили разъяснить казакам, что дело их проиграно.

Так произошла невероятная победа Временного правительства — в войне между генералами и Керенским был сделан лишь один выстрел: узнав, что конница отказывается продвигаться к Петрограду, застрелился Железный Человек, командующий наступлением генерал Крымов.

Керенский победил.

И в этом была неправда. И чтобы осознать, что это неправда, Керенскому понадобилось некоторое время, а времени на размышления у него не было. Он продолжал говорить, говорить, говорить, полагая, что теперь-то времени у него в избытке.

А в самом деле победили в этой бескровной войне большевики — хоть и были почти в подполье, хоть и были гонимы и все еще несли на себе каинову печать германских шпионов, якобы приехавших в Россию из Швейцарии в запломбированном вагоне. Именно они доказывали, что нельзя верить генералам, и оказались правы.

Наступила мирная пауза — силы, занятые перетягиванием каната, как бы переводили дух, приспосабливались, как лучше упереться ногами в скользкий глинистый грунт, пугали друг друга криками и угрожающими жестами. В партийных центрах шла возня — боролись за власть, считали голоса избирателей.

А под внешним покровом спокойствия зрели и все более проявлялись новые силы — силы национальные, так как империя была многоязыкой и держала народы в узде железной рукой. И первой из колониальных держав Россия отпустила вожжи, объявила громогласно о том, что свобода должна быть распространена на всяк сущий в ней язык. И языки не намеревались оставлять эти обещания на бумаге.

Пока в Петербурге и Москве большевики и эсеры спорили о том, как свергнуть Керенского, все сильнее была мысль национальная — мысль об уходе малых народов из империи против воли России, кто бы ни стоял во главе ее.

Осень 1917 года для большинства российских обывателей, не подозревавших о потайных течениях политики, была обыкновенной, заполненной житейскими трудностями, надеждами на скорое окончание войны. Надо было зарабатывать на хлеб насущный, раздобывать одежду и обувь, в которых испытывался недостаток, отправлять детей в гимназию или кадетский корпус, лечить стариков, собирать урожай и ждать, когда же все ужасное останется во вчерашнем дне, потому что живем мы так плохо, как никогда раньше не жили, но надо немного потерпеть, и мы заживем, как до войны…

* * *

Гостиницу «Белград» в Батуме содержал Отар Ахвледиани. Она представляла собой двухэтажное старое здание, сложенное из толстых бревен и обнесенное галереями, на которые выходили двери номеров, до войны она именовалась пансионом «Вена», в начале войны Отар переименовал пансион в честь многострадальной сербской столицы, отменил общие завтраки и обеды в обширной столовой первого этажа, а установил там бильярд. Штабные офицеры играли на бильярде и громко ругались, отчего деревянные галереи содрогались и скрипели. В углу бильярдной помещалась стойка, за которой стояла жена Отара и быстро разливала чачу или вино клиентам, которые спешили вернуться к столу.

От порта до гостиницы было рукой подать, тем более что у Андрея вообще не было багажа, отчего он вдруг почувствовал неловкость и начал рассказывать Ахмету и Лидочке, что вез из Трапезунда прессованный инжир в подарок Лидочке.

Говоря так, он не смотрел на Лидочку, как будто бы смотреть на нее было запрещено гаремными правилами, будто она принадлежала Ахмету или султану турецкому, а Андрей был ни при чем.

Лидочка шла рядом, но не брала его под руку, Ахмет шагал с другой стороны, тоже на некотором расстоянии — все трое были напряжены, и всем было неловко, но чувство это исходило от Андрея — он так и не мог еще перейти от гибели «Измаила», от собственного чудесного спасения, к обыденной безопасности Батума. Ахмет с Лидой появились слишком неожиданно, и в них еще Андрею предстояло поверить.

А так как Андрей не мог и не стал объяснять причину своего состояния, то его друзья решили, что он чем-то недоволен, и оба испытывали обиду — как люди, пришедшие в гости с дорогими подарками и вместо благодарности услышавшие предложение унести эти подарки обратно.

У порта стояли пролетки — все извозчики Батума съехались к порту, заслышав о том, что везут потопших.

— Мы без вещей, — сказал Ахмет, — мы пешком дойдем.

Ближние горы казались коричневыми, а дальние — изумрудными; из кофеен пахло молотым кофе, в них сидели греки и грузины и глядели на миноносец. Событие сегодняшнего дня было не сравнимо ни с одним событием последних лет. Андрей провел ладонью по шву брюк, шов еще был влажным — так недавно Андрей плыл по морю.

Гостиница «Белград» пряталась за деревьями и была почти не видна с дороги.

Они вошли внутрь, и тут же, как принесенная ветром, появилась худенькая невесомая старуха с благородным лицом.

— Он живой! — воскликнула старуха, словно Андрей был ее родным сыном. — Я же говорила, что он живой!

Мадам Ахвледиани знала, что муж Лидочки должен приплыть на «Измаиле», и, разумеется, знала, какое ужасное несчастье приключилось с этим пароходом. Она места себе не находила, пока Ахмет с Лидочкой были в порту. Ее супруг Отар тоже был, конечно, в порту, и кому-то приходилось оставаться в номерах — так что мадам томилась от неизвестности, — и тут такой подарок судьбы!

Мадам Ахвледиани желала приготовить что-нибудь для молодого человека, который избегнул смертельной опасности, но гости отказались. Сказали, что поедят в городе — не беспокойтесь. Сейчас переоденутся и пойдут в город.

Они поднялись в комнату к Ахмету — комнаты Лидочки и Ахмета были рядом, на втором этаже. В комнате было прохладно — галерея давала плотную, прохладную тень. Посреди комнаты низкие плетеные кресла окружали столик, на котором стояли кувшин с водой и стаканы.

— Ну что ж, с приездом, — сказал Ахмет. — Надо бы выпить за твое спасение, но я теперь не пью.

— И хорошо, что не пьешь. Независимо от религии, — сказала Лида.

Между ними была какая-то мысленная связь, близость, которая рождается от долгого общения. И Андрею она была непонятна и не очень приятна — словно он был лишним. Они его встретили, они о нем заботятся, они сейчас поведут его в магазин, чтобы купить одежду и ботинки, они его будут кормить обедом…

Андрей неожиданно встал и сказал:

— Жарко. — Он открыл дверь и вышел на галерею.