– Арнуа, Жермен, Грийе… Ля бель Франс нас так и преследует! – сказал он полунасмешливо-полузадумчиво. – Как будто было мало Кортуны! В чем, интересно, мы провинились еще и перед французами?

Они сели на пол у дверей и принялись ждать, прислушиваясь к звукам, доносившимся с лестницы.

* * *

– Амулетик мой здесь, – кавалер Грикардос смерил взглядом особняк с колоннадой из черного мрамора, к парадному входу в который подкатился его зачарованный белый шарик. – Значит, и Овечкин здесь. Надо думать, и Кароль неподалеку…

Вероника с трудом перевела дух – бежать за шариком им пришлось около двадцати минут, – взглянула на красивое пятиэтажное здание и тихонько ахнула.

– Это же знак фоментаторов!

– Ну! А я что говорил, благородная дама, – проворчал гном. – Они и сидели на воротах.

– Да-а-а, – протянул Антон, разглядывая вражье гнездо. – И как мы будем все это штурмовать?

Гном почесал в затылке, огляделся по сторонам.

– Как, как… обыкновенно. Сейчас. Проведем эту… дислокацию… нет, диспозицию…

– Рекогносцировку, – подсказала Вероника.

– Ее, родимую, – обрадовался Кутерьма. – Вон славный садик напротив, пошли туда. Наведу на нас каменное обличье, чтоб никто не засек, да и осмотримся потихоньку. А ты, дама, из военного рода, что ли?

– Да, – сказала Вероника. – Мой папа генерал.

Антон крякнул, но сдержался и промолчал.

– Оно и видно, – похвалил ее гном. – Так, садитесь на корточки, поближе к ограде. Если кто оттуда глянет – камни и камни лежат… А теперь помолчите, я стенки проницать буду.

Он уставился на особняк и умолк. Антон и Вероника, припав к ограде, терпеливо ждали.

Не прошло и пяти минут, как двери парадного входа вдруг растворились. Из них торопливым шагом вышло человек тридцать, все как один одетые в черные плащи с пелеринами, на головах – обручи, сверкающие знаком Ордена. Они построились в три неровные шеренги и споро зашагали прочь, в ту сторону, откуда прибежала спасательная команда, – к Шеморским воротам.

– Не скрываются, – шепотом удивился Грикардос. – Чего это они так разнагличались? Ну да ладно, нам их уход – только подмога. В доме осталось человек пятнадцать, не боле. У дверей двое, еще на первом этаже штук десять. Двое – на третьем, один – на самом верху. И сейчас мы их всех и повыманим…

Он снова вытащил из кармана свои камушки и принялся колдовать над ними.

Тем временем к дому подкатил экипаж. Из него выскочил некто, тоже в черном плаще, и стремительно взбежал по ступеням. Постучал, и его пропустили без расспросов.

– Шестнадцать, – не поднимая головы, сказал Грикардос. – Ну, абы только не тринадцать… несчастливое число! Пистолетики-то готовьте, сейчас палить придется…

Когда звуки шагов и возбужденные голоса внизу лестницы затихли, капитан Хиббит сказал «пора», и они с Михаилом Анатольевичем выбрались из Красной комнаты.

– Магистр Робинрауд сидит у нас на пятом этаже, и сдается мне, что в полном одиночестве, – шепнул Кароль, и глаза его загорелись каким-то нехорошим огнем. – Поспешим, однако, пока кого-нибудь не принесло.

Они начали подниматься наверх, стараясь не шуметь, что было совсем непросто. Каблуки так и цокали по гладкому мрамору, просторы широченного лестничного проема норовили отозваться эхом на каждый звук. Идти пришлось медленно и ставить ногу на ступени крайне осторожно.

И не успели беглецы добраться до площадки четвертого этажа, как внизу послышался стук, снова зазвучали шаги, голоса и заскрипела открываемая парадная дверь.

– Быстрее, – шепнул Кароль, подталкивая Овечкина.

Они одолели последние ступени бегом и укрылись за углом арки. По счастью, в коридоре за ней никого не оказалось.

По лестнице загремели шаги. Эхо сбивало с толку, мешая определить, сколько народу поднимается наверх, но чем ближе они становились, тем уверенней можно было сказать, что идет один человек.

Капитан Хиббит осторожно выглянул, отпрянул обратно, и лицо его осветилось прямо-таки дьявольским весельем. Не сказав и слова, он выхватил из кармана наручники и, шепча обездвиживающее заклинание, неожиданно выпрыгнул из арки на площадку.

Рыцарь Черного Света замер как вкопанный на последней ступени. Капитан коршуном бросился на него и поволок в арку, на ходу защелкивая на его руках зачарованное серебро. И удивленный Михаил Анатольевич увидел наконец лицо плененного фоментатора. Это был кавалер Эдмон, магистр Конкайт…

– Попался, гаденыш, – тихим, но бешеным голосом сказал капитан Хиббит. – Сейчас я тебе покажу!

– Что вы собираетесь с ним делать? – испуганно спросил Овечкин.

Однако обездвиживающие чары уже рассеивались, и кавалер Эдмон зашевелился, силясь поднять руки.

Он был значительно выше и тяжелее Кароля, который сразу же вспомнил собственную мысль об удушении наручниками. Времени предварять свои действия подробными объяснениями не оставалось. И потому капитан сказал только:

– Я знаю, чего эти твари боятся больше всего! – и обрушил на красавца вампира всю мощь тайного заклинания, которому его обучили отнюдь не в разведывательном управлении Первой Лучистой. Были, были у капитана Хиббита среди квейтанцев хорошие друзья!..

– За Эттира!

Через мгновение Эдмон исчез, и зачарованные наручники глухо брякнулись на ковер. А Кароль нагнулся и подхватил с пола… пучеглазую зеленую жабу.

– О, – только и молвил Овечкин, отступая на шаг.

– Вот вам и «о», – довольно произнес капитан, двумя пальцами плотно обхватывая жабье горло и легонько его сжимая.

Глаза жабы выпучились еще больше.

В них отчетливо читались вполне человеческие ужас и мольба…

– И не проси, – усмехнулся Кароль. – Недолго тебе мучиться осталось. Двадцать четыре часа – и все, прощайте, рыцарь Конкайт!

– Что вы этим хотите сказать? – спросил Михаил Анатольевич, невольно отворачиваясь.

– Это особое заклинание, – с удовольствием объяснил Кароль. – Сутки еще у него сохранятся разум и все человеческие чувства. А потом он станет самой обыкновенной жабой, с которой бесполезно снимать заклятие. Если она и превратится в человека, это будет полный идиот, пожиратель мух…

Жаба пискляво застонала.

– Лучше убейте его сразу, – брезгливо посоветовал Михаил Анатольевич. – И кто вас только этому научил?

– Убить не могу, – сказал Кароль. – Противно это моей тонкой натуре. А потом, у него еще есть шанс… задам-ка я Эдмончику любимый вопрос магистра Робинрауда – где? Где красотка Алиэтта? Если скажет, может, и верну ему человеческий облик…

Жаба сделала безнадежную попытку кивнуть головой, и капитан слегка разжал пальцы.