Вначале я использовал свое «дорожное» время для чтения. Затем стал брать с собой блокнот и писал. Я писал короткие стихотворения (тогда я еще видел себя выдающимся поэтом), но по мере того как меня все больше и больше раздражали продолжительность пути и бессмысленность моей работы, я начал экспериментировать с коммерческой литературой и публицистикой.

Я занималася этим при пересадке из вагона в вагон метро, в железнодорожных вагонах, в поездках на автобусе, просматривая сделанные записи на обратном пути – домой и печатая написанное мной в вечерние часы и в выходные дни. Я писал статьи общего характера, технические тексты, вестерны, детективы, научно-фантастические рассказы – все то, во что, по заверению “Писательского дайджеста” профессиональные литераторы вносят свой вклад. Я знаю, что тем же занимались Марк Твен и О. Генри, из-под пера которых вышло также много высококлассной прозы, и я посылал мои работы в журналы, всякий раз прибегая к новому псевдониму.

В одну из поездок я написал рассказ «Александр-наживка», переписал его по возвращении и послал его Джону В. Кэмпбеллу-мл., редактору «Поразительных историй научной фантастики».

Я был страстным, серьезным читателем многих, многих других изданий помимо «Поразительных», но это прекратилось, когда я пошел в армию.

Я никогда не читал эти тексты ради обычного пьянящего эффекта, производимого такого рода развлекательной литературой, – ради этого я читал Томаса Манна и Андре Мальро, а чуть позднее – Хорхе Борхеса и Олафа Степлдона, что открывало большие творческие перспективы.

Теперь, обратившись к «Поразительным» Дж. Кемпбелла, я чувствовал, что вдобавок к работе в лаборатории обрел что-то, чего мне не хватало, – техническое поле деятельности и, что еще важнее, технический язык. (Прошу вас вспомнить, что это было до Уорда Мура и Урсулы ле Гуин, и даже «1984» Оруэлла: начинающий писатель, пытающийся работать в жанре НФ, считает, что должен говорить – как позже презрительно выразится Старджон – «языком гетеродинов, сварных шин и электронных пушек».) Я ничего не знал о радарах, приступая к работе в Лабораториях Уотсона. В качестве технического редактора я научился многому, настолько фактически, что начал играть с возможностями оборудования. Можно ли, задавал я вопрос техническому персоналу, направить луч радара на Луну (нечто подобное, кстати, было сделано в Лаборатории Бельмар через пару месяцев после продажи «Александра-наживки»!) и использовать его для создания топографической карты поверхности? Инженеры почесывали затылки и отвечали, что да, такое возможно, но кому это нужно?

За моими вопросами, конечно, скрывалось кое-что важное. Межпланетное путешествие.

Это невозможно, в эти дни невероятно скучного космического шаттла, в эти дни, после убеждения общественности в важности «одного маленького шага» и развевающегося на Луне тщательно сконструированного металлического флага, в наши дни невозможно вернуть мечты космических романтиков, с тяжким вздохом, когда читали статьи Вилли Лэя о том, как мы можем достичь Луны или Марса, или когда они изучали эксперименты Годдарда, или читали научно-фантастические рассказы, описывающие жизненные формы или цивилизации, с которыми мы можем столкнуться на лунах Юпитера или Сатурна.

Но в 1945-м я работал техническим редактором, увлекался Марксом и подумывал о писательской карьере. Меня безумно влекла космическая романтика. Я не верил тем рассказам, в которых космическое путешествие осуществляется по методу братьев Райт, когда один или два ученых собирают межпланетное судно в каком-нибудь гараже ли сарае на заднем дворе (как, например, в «Первом человеке на Луне» Г. Уэллса или в более искусном «За пределы безмолвной планеты» К. Льюиса). Я верил в силу экономики, и я верил в алчность.

Я был убежден, что космическое путешествие осуществится не силами индивидуалистов, но институтами, что исследования и открытия осуществятся в будущем неким аналогом исследовательской лаборатории «Дженерал Электрик» или мореплавателями какой-нибудь Датской Восточно-Индийской компании. Группой людей, совместно работающих, с ограниченным бюджетом и надеждой заработать много денег.

Оглядываясь сейчас назад, понимаю, что был недалек от истины. Это была группа людей, работающих вместе, с ограниченным бюджетом и надеждой сварганить немного ужасной войнушки.

Что ж…

Итак я написал этот рассказ, послал издателю, продал и начал свою карьеру писателя. Это не бог весть какая история, возможно, она не слишком хороша, но это мой первенец. В качестве такового он всегда будет выглядеть для меня маленькой очаровашкой. Словно собачонка.

И последнее замечание, несколько странное. В тот период, когда я пытался писать научную фантастику, у меня возникло что-то вроде телепатической связи с Робертом Хайнлайном. Всякий раз, как у меня возникала хорошая идея, он публиковал рассказ с этой же идеей – примерно через неделю после того, как я подумал об этом. Возможно, именно поэтому я написал «Александра» так быстро и напечатал за ночь. Через какое-то время, когда рассказ уже был опубликован, я повстречал Хайнлайна, и он рассказал, что не отправлял «Человека, который продал Луну» издателю до тех пор, пока не дописал его, так как, сказал он, когда он читал «Александра-наживку», чувствовал, что его опередили.

Я всегда относился к его работам с глубоким уважением, и эти его слова меня обескуражили. Я сказал – со всей возможной честностью, – что считаю его историю гораздо лучше своей. А он обескуражил меня снова, сказав, что я проявляю великодушие.

Хайнлайн был очень, очень великодушным человеком.

Написано в 1945 году, опубликовано в 1946-м

9 мая 2190 г.

Ура, мне все удалось! На волосок от провала, но удалось – а все потому, что я, по счастью, подозрителен по своей природе. Мое торжество, моя победа – их меня едва не лишили, но я оказался умнее. Так что теперь, как я с удовлетворением пишу в своем житии, а точнее, в завещании, я вступаю в последний год своей жизни.

Нет, позвольте сформулировать поточнее. Последний год моей жизни, который я проведу в своей открытой гробнице, действительно начался сегодня в полдень. В эту минуту, находясь на нижнем уровне подвала Музея Современной Астронавтики, я в третий раз включил аппарат – и в третий раз получил отрицательный результат.

Это означало, что я, Фьятиль, остался единственным живым человеком на Земле. О, как мне пришлось бороться за это!

Что ж, теперь все позади, в этом нет сомнений. Для верности я еще с неделю буду проверять раз в день или два показания расположенного в подвале антропометра, но не сомневаюсь, позитивного ответа он мне не даст. Я вступил в последний, решающий бой с силами добродетели – и победил. Теперь, когда я вступил в неоспоримые права собственности на мой гроб, мне не остается ничего иного, кроме как наслаждаться.

И это не составит для меня труда. В конце концов, я готовился к этому много лет!

И все же, пока я снимал свой защитный скафандр из бериллита и поднимался по лестнице наверх, к солнечному свету, то невольно думал о других. О Грузмане, Прежо, даже о МоДики. Они могли бы быть сейчас со мной, когда бы не избыток академической пунктуальности, не недостаток простого, разумного реализма.