Каким-то образом Мамсуров (его друг по пьянкам) перетянул обратно в эту организацию начальником НИИ. И вот этот склочник начал строчить кляузы на меня. Но, ввиду того, что кляузы ничем не обоснованы, то легко было с ними бороться, что я и делал. Но один раз я убедился, что этот провокатор имеет поддержку у Миронова и иже с ним, но я не обращал на это внимания и продолжал работать так, как мне подсказывала партийная совесть.

Один раз вновь прибывший на мое место в КГБ молодой комсомолец Шелепин* мне позвонил и потребовал освободить занимаемую казенную дачу. Я ему спокойно разъяснил, что за мной ЦК и Совет Министров все сохранил, что ему об этом следовало бы знать. Я был удивлен, что молодой деятель начинает свою службу с дачи. Силен[711].

Затем я дважды с ним встречался по работе. Один раз на президиуме, когда решился вопрос в мою пользу, то он, выйдя в коридор, вдруг ни с того ни с чего сказал: «Ты всё к власти, к власти рвешься?»

Я посмотрел на него и говорю: «Ты что, сдурел, что ли? Мне достаточно работы без того, чтобы об этом думать», — и пошел от него. Сам про себя подумал, что, видно, среди этих молодых сопляков против меня ведется какая-то работа, видимо, наговаривают и т. д.

Под новый 1959 год я попросился на прием к Хрущеву, так как у меня был служебный вопрос. Он принял, я изложил вопросы, которые он одобрил и сказал мне, чтобы я все это написал в ЦК. Я так и сделал[712].

Вышло постановление Президиума ЦК, где было сказано: «Одобрить записку товарища Серова. Поручить товарищам Суслову, Брежневу, Малиновскому, Шелепину подготовить проект постановления ЦК»[713].

Казалось бы, все хорошо, но когда собрались в ЦК по этому вопросу, то оказалось, что Шелепин, Малиновский, Брежнев и Суслов все сговорились провалить мое предложение. Но, зная, что в ЦК отнеслись к записке положительно, стали придумывать выход из положения, который после 3–4 заседаний был найден в виде документа, требующего координировать наши усилия.

Я на это вынужден был пойти, так как убедился, что лбом стенку не прошибить. Несмотря на явную пользу моего предложения, эти товарищи не захотели соглашаться.

Стоило бы видеть, как на меня ополчились Малиновский, Брежнев и Шелепин. Причем мои доводы они не могли опровергнуть, так как не знали работы, но согласиться тоже не могли, так как это ущемляло их престиж, которого я, кстати сказать, не видел. Ну, а Суслов, которому было это поручено все дело, спустил на тормозах, лишь бы отделаться от вопроса, который ему был не знаком, но решение ЦК было принято по моей записке.

Малиновский после этого смотрел на меня волком, но мне-то было все равно, так как я преследовал государственные интересы, а не личные. Чего он не понимал и не поймет. Через полгода я подготовил положение о работе ГРУ вместо старого, которое было издано 20 лет назад, и доложил в ЦК.

По этому вопросу несколько раз собирались у Кириченко, который лез в гору, стал вторым лицом в ЦК, хотя у него дури не убивалось нисколько, а прибавилось.

Шелепин и тут пытался ущемить права наших военных коллег, но так как он не знал этой работы, то инструктаж, который ему накануне давали подчиненные подхалимы о том, как сорвать этот вопрос, разбивались в пух и прах после моего каждого высказывания.

Это видели сотрудники КГБ, которые прибыли для поддержки Шелепина. Видя, что у него ничего не получается, когда мы выходили от Кириченко, в дверях Шелепин мне в спину повторил вновь глупую фразу насчет власти.

Я спокойно вышел из двери, за мной шли Коротков Александр Михайлович и другие сотрудники КГБ, и, повернувшись к Шелепину, при всех сказал: «Если ты не можешь придумать что-нибудь умного, то не говори глупостей». Шелепин проглотил эту пилюлю и не нашёлся, что ответить.

Сотрудники с удивлением посмотрели на своего начальника. Я вновь после этой повторной фразы подумал, насколько он глуп, но вместе с этим и упрям, повторяя одно и то же, да к тому же видно — втягивает против меня и других своих друзей, так как я почувствовал, что Аджубей как-то стал вроде сторониться меня, где приходилось встречаться.

Кстати сказать, когда я был в КГБ, ко мне поступили данные, что Аджубей работал редактором «Комсомольской правды», стал себя вольно вести и назначать свидания с американцами, о чём-то договаривался и т. д.

Зная этого пьянчугу и его авантюристические склонности, но в то же время являясь зятем Предсовмина и Секретаря ЦК, я об этом сказал Хрущёву, который сказал мне, чтобы я его вызвал официально и строго предупредил, что я и сделал. Он страшно перетрусил, но ушёл, очевидно, озлобленный.

Ну, теперь жди от него любой гадости, вернее, он может наговорить гадостей Хрущёву, а тот может, не подумав, «решить» со мной вопрос. Ну, дальше видно будет.

Ну да мне наплевать на эту молодёжь, я работаю не для себя, а для партии и государства, а больше мне ничего и не надо. А они молоды и глупы. Но я чувствовал, что комсомолец Шелепин затаил против меня злобу, хотя внешне и не показывает вида…

Ну, у молодого начальника Шелепина через год начались неприятности. Крупный провал в Лондоне, затем соседней Финляндии убежал подполковник КГБ в США, который знал большой секрет по Финляндии[714].

Затем убежал сотрудник ещё из Берлина в США, которому перед этим Шелепин вручил орден Красного Знамени «За работу», и ряд других[715].

Мне пришлось принимать ряд мер, чтобы эти провалы не отразились на моей работе. Но, как потом оказалось, у Шелепина не упал ни один волос с головы за эти провалы.